Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

Кроме возмущения, «дело Бродского» вызывает во мне постылую скуку. Наша обыденность. Словно в поезде едешь по бескрайней степи. Когда ни выглянешь в окошко, все одно, одно и одно. Нет, на двадцатые годы не похоже. И на тридцать седьмой не похоже. На «после войны» не похоже. Однако похоже на все

Правда, разве можно было не бояться? Тебя возьмут и, прежде чем убить, заставят предавать других

Вне исторического времени домашняя жизнь не несла в себе чувства идентичности или протяженности жизни – по крайней мере, в жизни таких людей, как Чуковская и Ахматова.

поставив себя в положение иностранца в своей стране.

В стране, лишенной общей памяти, объединяющей людей, – в стране, у которой украдены литература и история, опыт у каждого человека, у каждого круга, у каждого слоя – свой, ограниченный, отдельный. А страна огромна, и опыт всей страны не подытожен, не с

Жаль, в те годы мы не записывали своих снов. Это был бы богатейший материал для истории

Целью было сохранить жизнь, не уронив при этом морального превосходства интеллигента в конфликте с властью. Этого можно было достичь следующим путем: поэт не должен был ни на что претендовать, а окружающие его люди брали на себя «хоровое пение перед властью», чтобы добиться привилегированных условий (ибо только привилегированные условия были «человеческими»).

Речь идет о пьесе «Батум», написанной для МХАТа: ее героем был молодой Сталин. Актер Николай Хмелев, хорошо известный в роли Алексея Турбина в популярной пьесе Булгакова «Дни Турбиных», должен был играть Сталина. Написав пьесу о Сталине (к 60-летнему юбилею вождя), Булгаков, по-видимому, надеялся не только обеспечить публикации своих произведений, но и получить защиту от репрессий. В дневнике Елена Булгакова регулярно фиксировала новости и слухи об арестах друзей и врагов в театральном мире. Булгаковы постоянно чувствовали себя под угрозой.
Что бы ни думал о своем предприятии сам Булгаков, Хмелев испытывал сильные эмоции. После чтения он написал жене:
Был у Булгакова — слушал пьесу о Сталине — грандиозно! Это может перевернуть все вверх дном!

Образ Ахматовой, плачущей о своем ребенке, которого она находит в ящике письменного стола, напрашивается на символическую интерпретацию — вспомним, что сын Ахматовой долгие годы находился в лагере, а другие ее детища — стихи — не печатались, то есть писались «в стол». Сон умирающего писателя завершается надеждой на лучшее будущее (или лучший мир?), в котором писатели оставят свой отпечаток на каждой вещи бытового употребления.

надо заговорить, но лучше молчать». Эта модальная конструкция описывает состояние субъекта сна, который колеблется между императив