Стамбульский бастард

Прошлое — это что угодно, но не былое.

Семейные истории переплетаются столь удивительным образом, что случившиеся за много поколений события могут повлиять, казалось бы, на незначительные обстоятельства в настоящем. Прошлое – это что угодно, но не былое.

Детские сказки – самые старые истории на свете, в них доносятся призрачные голоса давно ушедших поколений.

Страшная пропасть разделяла тех, чьи предки смогли остаться, и тех, чьи семьи были вынуждены бежать.

Люди иногда подсаживаются на тату, не могут остановиться. Каждая новая татуировка тянет за собой еще одну. Странно, что всякие программы по борьбе с зависимостями еще не занялись этим вопросом.

Железное правило благоразумия стамбульской женщины: если ты хрупкая, как стаканчик для чая, то или устройся так, чтобы в тебя никогда не налили кипяток, и уповай на то, что подцепишь идеального мужа, или пускай тебя поимеют и сломают, чем раньше, тем лучше. Не нравится – перестань быть стеклянным стаканчиком для чая.

Я живу в очень интересной семье, они немножко чокнутые, хотя, возможно, все семьи таковы. Но тут довольно сюрно. Вся их жизнь основана на совершеннейшем абсурде. Я словно попала в роман Маркеса. Одна из сестер – мастер по татуировкам; другая – гадалка; третья – преподавательница отечественной истории; а четвертая – чудаковатая старая дева или просто стебанутая по полной программе, как выразилась бы Асия.

– Видишь ли, книжки этим и отличаются от фильмов: никто не пишет большими буквами слово «конец». Дочитав книгу, я совсем не чувствую, будто что-то закончила, поэтому принимаюсь за новую

Магия воображения таила опасные ловушки для тех, кого жизнь вынуждает быть реалистом, а слова могли стать ядом для обреченных на молчание. Если ты рожден в семье выживших и все-таки хочешь читать и предаваться раздумьям, то делай это в тишине, боязливо, обратив взор вовнутрь, и никогда не кричи о прочитанном во всеуслышание. А если ты все равно надеешься на лучшую долю, то пусть это будут простые желания, не слишком страстные и дерзновенные, как если бы тебя обесточили и впредь хватало только на то, чтобы быть посредственностью.

Каждый день они встречались в кафе «Кундера»: Исключительно Бездарный Поэт, Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов, его очередная подружка, Карикатурист-Пьяница, жена Карикатуриста-Пьяницы, Публицист Тайный Гей и Асия Казанчи. Было между ними какое-то подспудное напряжение; казалось, недалек день, когда оно наконец выйдет на поверхность. Но пока все шло гладко. Иногда они еще кого-нибудь с собой приводили – друзей, сотрудников или каких-нибудь незнакомцев, а бывало, приходили одни. Их компания представляла собой некий саморегулирующийся организм, в котором различия между частями проявлялись, но никогда не брали верх, как если бы этот коллективный организм обладал собственной жизнью, помимо составлявших его личностей.
Среди них Асия Казанчи обретала душевный покой. Кафе «Кундера» было ее прибежищем. Дома, в особняке Казанчи, ей вечно надо было что-то в себе переделывать, стремиться к какому-то непостижимому совершенству, тогда как тут, в этом кафе, никто не заставлял тебя меняться, потому что все были убеждены: род человеческий по сути своей несовершенен и не подлежит исправлению.
Конечно, тетушки бы выбрали не таких друзей, далеких от идеала. Многие годились Асии в отцы и матери. Она была моложе всех, и именно поэтому ей так нравилось видеть, что они совсем дети. Это, в общем, даже как-то обнадеживало. Получается, с годами ничего особо не меняется: был унылым подростком – станешь унылым взрослым. Алгоритм один. Конечно, мрачноватая получалась перспектива, но, с другой стороны, утешала себя Асия, хотя бы не надо становиться кем-то другим, не надо совершенствоваться, как день и ночь твердили ей тетки. Раз все будет по-прежнему и от уныния никуда не денешься, можно оставаться собой, какая есть унылая.