Наталия Медведева

У Женщины в маленькой ракушке хранились камушки с пляжа Ниццы. И среди них были зеленые осколки бутылок. Отшлифованные временем и волнами. И они были уже как пляжные камушки. Уже принадлежали пейзажу-пляжу. А о себе она так не могла сказать, где бы, в какой бы компании ни находилась. Но вот сейчас она думала, что прекрасно может принадлежать. И еще хотелось, как в детстве – разойтись в дальние углы комнаты, что-то свое делать и потом прийти на середину и показывать друг другу сделанное.

Пока Критик в своей келье собирал вещи и наводил порядок, сумасшедший парень приехал к Женщине. Он был чем-то похож на Критика – с длинными волосами и с детскими ногами. Будто у него не было в детстве мужчины, чтобы подражать походке. Или будто он воспитывался в интернате и только раз в неделю видел отца.

Я презираю женщин, которые носятся со своей красотой. То, что дано от родителей – биологическое, – мне кажется ничтожным и не заслуживающим внимания. Я тоже красивая. Ну и что? Талант, правда, тоже можно рассматривать как что-то данное родителями, частично биологическое. Но если талантливый художник не будет рисовать, никто не узнает о том, что он художник талантливый. Красивая женщина идет по улице, и все знают, что она красивая. Ерунда какая-то. Книга Ерофеева могла быть написана Еленой Щаповой, ее интонации. Таких красивых баб в Москве полцентра, все они могли бы рассказать кучу экзотических историй с дипломатами и иностранцами. Так что ценность «Русской красавицы» только в том, что она написана, а не в персонаже, не в открытии каких-то сторон в отношениях… Я, конечно, предпочитаю красивых уродам. Но с другой стороны – монстра Буковского интересней читать, чем красивого Ле Клезио. Жаль, что так.

Они пошли в модный теперь район Парижа Ле Алль, к мальчику югославского происхождения. У того была очень хорошая квартира. Он был в рекламе, этот мальчик, поэтому и квартира была хорошей. Надо было быть в чем-то таком, «подключенном». И его папа был «подключенным» pede. И жил в этом доме. Он возненавидел Женщину с первой же минуты. За то, что она здесь. Помешала ему быть с сыном и с таким тоненьким Критиком из Ленинграда. Который прекрасно говорит по-французски, у которого такие тонкие запястья, такие голубо-серые глаза, большие мягкие губы и тоненькие лопатки, в которые папа уткнул бы лицо, прижал бы щеку к одной лопатке, как к безопасному лезвию, и водил бы рукой по его ребрам, как по тонким черным клавишам. А Женщина эпатировала папу. Рыжего, обритого почти налысо, так что получалось, что он облит йодом. И лицо в брызгах йода было. И руки. Рыжий, веснушчатый папа-педераст. И его сын подсмеивался над ним. Папа не пригласил их на обед. Они выпили вина и ушли.

Не умерла вот, когда Критик попросил: «Не сейчас, пожалуйста». Пришел пьяный и обкуренный ночью, совесть замучила, что старенькая бабушка одна там, приболела. Через весь город прошел – а бабушка сидит посредине комнаты, свет везде включен, ручки ее на подлокотниках кресла: «Я умираю». Критик сел на краешек кровати и сам чуть не умер. И театральная бабушка его молоком отпаивала.

Камера на вас сзади наезжает, и видны ваши плечи в шинели и дуло маузера, и вы говорите: «Мы должны расстаться!» – и стреляете. Потому что вы иначе не расстанетесь, милая моя… Вы уникальная пара. Таких нет. Чтобы два творческих человека вместе жили… Все только с завистью следят и ждут, когда же они расстанутся, а вы никак. А? Потому моя красавица и убежала, что на нее давило сознание, что я – есть. Я – художник. А она кто? Но вы-то есть! И то, что произошло, нормально. Должен быть какой-то выход злости, энергии. Да! Это из вас, может, злость так вышла на Писателя. Вы напишете кучу стихов. Как прекрасно!

Камера на вас сзади наезжает, и видны ваши плечи в шинели и дуло маузера, и вы говорите: «Мы должны расстаться!» – и стреляете. Потому что вы иначе не расстанетесь, милая моя… Вы уникальная пара. Таких нет. Чтобы два творческих человека вместе жили… Все только с завистью следят и ждут, когда же они расстанутся, а вы никак. А? Потому моя красавица и убежала, что на нее давило сознание, что я – есть. Я – художник. А она кто? Но вы-то есть! И то, что произошло, нормально. Должен быть какой-то выход злости, энергии. Да! Это из вас, может, злость так вышла на Писателя. Вы напишете кучу стихов. Как прекрасно!