Виктор Радуцкий

Хаим Вейцман[31] как-то в отчаянии заметил, что еврейское государство никогда не сможет существовать, поскольку есть в нем противоречие: если будет государством — не будет еврейским, а если будет еврейским — то уж точно не будет государством.

А что же до нас, то у нас есть только то, что глаза наши видят. Да и это — только в весьма редких случаях.

Но нет в мире утешения.

Ведь евреи здесь — это просто огромный лагерь беженцев, и арабы здесь — тоже огромный лагерь беженцев. И арабы изо дня в день переживают катастрофу своего поражения, а евреи из ночи в ночь живут в страхе перед арабским возмездием. Так, по-видимому, гораздо лучше для всех. Два народа изъедены ядом и ненавистью, и оба вышли из войны, отравленные жаждой мести и справедливости. Безбрежные реки мести и справедливости. И от великой справедливости вся эта земля покрыта кладбищами и усеяна развалинами нищих деревень, которые попросту стерли с лица земли.

“Но однажды, — сказал он, — творение восстанет против своего творца. Религиозная и мессианская энергия, энергия иррациональная, которую основатели сионизма с успехом использовали в своей борьбе, светской и актуальной, может в будущем прорваться и смыть все, что отцы-основатели сионизма предписали создать здесь”.

Ведь если хоть на миг откроем мы свои глаза, тотчас исторгнется из наших глубин великий и страшный крик, и мы будем кричать и кричать, не переставая ни на миг. И если не вопим мы денно и нощно, то лишь потому, что глаза наши закрыты.

Живем автоматически, — думал он, — жизнь наша комфортна, успешна, сплошная рутина из приемов пищи, финансовых операций, совокуплений, а душа тем временем все глубже погружается в жировые складки процветания, в общепринятые банальности; именно это имеется в виду в одном из Псалмов: «Отупело, как тук, сердце их». Сердце сыто, и нет ему дела до смерти, и самое сильное желание его — оставаться сытым и впредь.

Иногда дети совершают очень жестокие поступки только лишь потому, что у них не хватает воображения представить, что такое боль

Женщины — они совсем-совсем как мы, — говаривал Барух, — но в некоторых смыслах они решительно отличаются от нас, и даже я не успел их постичь

Молчание манит тебя тайной, но ты обременен заботами, пустяковыми делами. Ты предпочитаешь суетиться, дабы понравиться кому-то, кто тоже упускает все, стремясь понравиться тому… и так далее. До самого праха земного. Вновь и вновь ты отвергаешь сущное, предпочитая то, чего никогда не было, нет и быть не может.