Сергей Ситар

Архитектура, в отличие от искусства войны, — это преимущественно светлый, «включающий» полюс предметно-материального самопознания человека, а равенство строительного акта поступку — в бахтинском понимании его как жертвы делателя своим умозрительно-созерцательным «алиби» — означает, что, именно и только распутывая противоречия каждой особенной проектной задачи, архитектор и архитектурное дело встречаются со своей подлинно универсальной природой.

Показательно в этом смысле, что обе последние архитектурные биеннале в Венеции — 2012 и 2014 годов — были так или иначе посвящены поиску и переоткрытию первооснов проектной деятельности

Имеем ли мы дело с некими общекультурными заморозками, временным помрачением или, как предполагает Аурели, во всем виновата масштабная и, вероятно, необратимая смена цивилизационного паттерна, в результате которой мир полиса, мир общественной жизни — по множеству взаимосвязанных причин — оказался вытесненным с исторической сцены эгоцентричным и консервативным миром ойкоса, миром приватной жизни, домашнего хозяйства, или миром «харчелогии» (если воспользоваться одним из характерных авторских терминов Малевича)?

»? С другой стороны, что мешает архитектуре восстановить свою утраченную общественную миссию самым простым и очевидным в современной ситуации способом, а именно через все более последовательную демократизацию проектного цикла, все более глубокое вовлечение локальных сообществ и рядовых пользователей в процесс принятия проектных решений?

Не так давно мне приснился

каким бы широким, открытым и инклюзивным ни был следующий за такой презентацией процесс общественного обсуждения, он в любом случае бесконечно далек от того, что можно было бы назвать участием жителей и локальных сообществ в проектировании

Размах и техническая изощренность визуализации играют в этом смысле самую что ни на есть контрпродуктивную роль — они надежно гарантируют, что «рядовой пользователь» ни при каких обстоятельствах не активирует в ответ собственное пространственное воображение и мышление. Суггестивная сила такого блокбастерного представления выражается не только и не столько в том, что оно с ходу завораживает и бесповоротно располагает к себе зрителя (хотя и это имеет место для части аудитории), но и в том, что оно — за счет недостижимого для «профанов» технического совершенства и масштаба — сжимает возможный диапазон реакций до небольшого ряда элементарных опций: допускается недоумение и даже, возможно, интуитивный протест, однако исключен малейший шанс на несанкционированный перехват зрителем или зрителями проектной инициативы.

на абсолютно таком же коммуникативном механизме (на принципе «асимметричной коммуникации») зиждется вся современная система политической власти

власть теперь воспроизводит себя в той мере, в которой ей удается регулировать общественное мышление, определяя состояние и развитие палитры ресурсов этого мышления.

место прежнего «силового» или «статусного» превосходства властвующих над подвластными прочно занял новый тип неравенства, который можно обозначить как «образно-коммуникационный», «медиальный» или «технологический». Но что с этим можно поделать

серия размышлений и сомнений по поводу увиденной во сне «архитектуры будущего» касалась уже не столько формы подачи этой архитектуры, сколько ее собственных формальных качеств