Н.В. Дубовицкий

— У аборигенов Австралии нет такого понятия как «дерево». С деревьями они сталкиваются каждый день, но дерево как явление для них отсутствует, потому что у них нет подходящего слова, обозначающего дерево. Если спросить аборигена о том, сколько деревьев растет на холме, он приглядится и скажет: «Там растет три кауры, один эвкалипт и две секвойи». Но вместе они не составляют единства. Когда же начинаешь говорить, что каура, эвкалипты и секвойи — это все деревья, он вас не поймет. Для него смешивать разные породы деревьев в одном понятии «дерево» это все равно, что найти общее слово, которое для нас обозначало бы здание и реку.

— А что дает человеку власть?

— Победа на выборах… — неуверенно ответила она.

— То есть ты считаешь, что власть приходит к человеку после того, как он набьет исписанной бумагой деревянный ящик?

— Но как же…

Энгельсина Никоноровна несколько обреченно пожала плечами.

— Я боюсь, все эти разговоры о демократии, священном институте выборов, процедурности и легитимности — лишь разводки для среднего класса, для людей, которые не задумывались о природе власти, и которые не считают нужным разбираться в этом вопросе. Дракон пребывает во власти уже почти четверть века, и он не дает нам об этом забыть. Он создал власть… а власть можно только создать. Ее нельзя ни украсть, ни присвоить, ни обменять на резаную цветную бумагу…

Мои мысли ползут по нейронам только там, где есть дорога из слов. Это как поехать в другую страну, о которой ты никогда не слышал, куда нет дороги, куда не ведут указатели, о которой не напечатаны брошюры туроператорами, и вообще не знаешь, есть она или нет. Я пытался представить себе абстрактное дерево, но вспоминал какое угодно, только не абстрактное.

— Как ваши дела?

— У меня нет дел. В обычном человеке много личностей, и у каждой личности свое дело. Поэтому дел много, и все они идут в разных направлениях. Поэтому мы и говорим: «Как дела». У меня дело одно, и все подчинено этому делу. И оно в порядке…

Лишь только когда на тридцатой минуте в помещении показался Александр Столетов в сопровождении многочисленной свиты, у Федора появился интерес к происходящему за столом, который не казался круглым — ни по форме столешницы, ни по характеру мероприятия.

Появилась концепция естественных — то есть природных — прав человека. Изменилось понимание суверенитета, его отобрали у суверена и отдали простым людям, всем гражданам страны. А потом назвали их нацией — совокупность граждан, наделенных суверенитетом.

Стало очевидно, что и оппозиция тоже готовилась к выборам, учтя опыт десятых годов. Они уже не смахивали на интеллигенцию, хипстеров и импотентствующую либерастию. Их ударной силой были националисты.

Куалункуизмо — так итальянцы называют состояние, когда ты настолько устал от того, что происходит в политике и обществе, что тебе уже нет ни до чего дела — стало всеобщим. Это и была цель.

— Понимаете, мне надо присутствовать на мероприятии… Это… — Он судорожно вспоминал хотя бы одну фразу из списка Горчакова, и параллельно злился на себя за то, что не выучил их до автоматизма. — Это вызовет недовольство в определенных кругах!

Женщина моментально переменилась в лице.

— Простите?

— Понимаете… — Стрельцов замешкался, пораженный неожиданным успехом. — Вам известна фамилия замминистра Сивцова?

— Вы хотите сказать… — протянула она, значительно смягчив голос и поправив очки.

— Да… я…

— Ну что же вы сразу не сказали!? Сейчас! — Она взяла один из листков со списками зарегистрировавшихся. — Запишем… Сивцов… эээ…

— Напишите «Стрельцов». «Федор Стрельцов»…

Женщина понимающе кивнула,

Поэтому, когда Федора разбудили крики, звуки разбитого стекла, вопли пострадавших и приказной тон, льющийся из полицейского матюгальника, стало очевидно, что страна сменила цивилизационную парадигму. В каком-нибудь Лондоне погромы — часть народного хобби, игра по правилам. Все застраховано, иди и круши, собственник получит возмещение убытков. Экономика и законодательство работают и после отставок правительства. Наш бунт, бессмысленный и беспощадный, отменяет не только правительство, но и экономику, и даже человечность.