Михаил Гиголашвили

По дороге в Цхнети[13] двигала

Художник, вернувшись утром с какой-то

А окрестности Сенной площади — самые что ни на есть «Достоевские» места.

– И не смотри на меня колом, смотри россыпью, не то глаз лишу!..

Постепенно залубенел в ломкое стекло. Нутро выжгло холодом. И кровь замерзает. В теле – перезвоны морозных ледышек, мелкой стекляди. И красные змейки мельтешат в глазах. И огненные клопы выедают зрачки. А под черепом что-то смутное и слепое переползает одно через другое, как котята в поисках материнского соска.

Чего? Айда?

– Не айда, а гой-да! Гляди, и ты, ежели казнь смотреть будешь, кричи так же: «Гой-да, гой-да!». Не то, ежели царь видит, что кто-то с лица угрюм на казни стоит или, не дай Господь, слезу пускает, его тут же хватают: «И ты, изменщик, мыслишь заодно с врагом? Сочувствие выказываешь? О смерти его скорбишь, когда радоваться надо?» – шелепами охаживают, а то и того… казнят на месте… И такое бывало!

Зло быстро и ловко, суетливо и кропотно, вертляво, увёртливо, быстроглазо, цепкоруко, дробно-топотно, как перестук бесьих копытец. Зло всегда спешит, чтобы, худое сотворив, сбежать, смыться, драпака задать.

Для охраны крепей был нанимаем беглый разбойный сброд с Дона, козаками именуемый. Из-за этих-то козаков и возникла как-то немалая злобная пря между Строгоновыми и Думой: бояре были недовольны, что наглые купцы целую армию этих разбойников вооружили – такое себе только государь позволить может, а не выскочки-купчины! Где это видано, чтобы в державе два войска было! А ну эти козаки, кем-нибудь подбитые, повернут палаши против престола – что тогда?..

– Что это, государь? Ежели росс встаёт с колен – то сразу на кого-нибудь наброситься должен? По-хорошему нельзя ли доказать, что мы – сила великая? А то мы с азартом побьём кого ни попадя, потом постоим-постоим – да и обратно повалимся в спячку. С печи – на бой, с боя – на печь! Не дело это, государь, а морочный путь! Неужто сие есть наша бесконечная дорога?

Ох, тяжко, опасно, худо, топко, зыбко, вязко, шатко!