Ирина Островская

Раиса Первина (лагерь авиационного завода под Бременом): «Надзирательницы с капризами были. Иногда вроде ничего, а иногда могут кошку в лицо спящему бросить

Люблю я пиво, люблю я квас, а больше всех люблю я, Зоя, Вас

Среди «мирных советских граждан» на оккупированной территории оказались те, кто с самого первого дня был обречен на смерть. Это были евреи. Нередко их выдавали соседи, а полицаи участвовали в расстрелах.
Советская пропаганда впоследствии предпочитала об этом не говорить. Господствовала официальная установка: нечего выделять евреев, все советские граждане были жертвами нацистского режима

Среди «мирных советских граждан» на оккупированной территории оказались те, кто с самого первого дня был обречен на смерть. Это были евреи. Нередко их выдавали соседи, а полицаи участвовали в расстрелах.
Советская пропаганда впоследствии предпочитала об этом не говорить. Господствовала официальная установка: нечего выделять евреев, все советские граждане были жертвами нацистского режима.

Проходят мимо: “Вы что, с Германии? У вас чулок капроновых нет?”»
Вопрос о капроновых чулках был не случаен. От приехавших из Германии ждали, что они привезут с собой вещи, которые можно было выгодно продать или обменять. Однако мало кому из наших собеседников удалось привезти с собой из Германии какие-то ценные вещи. Везли трофеи главным образом военные.
Характерно признание Анны Штепы: «Наши офицеры ехали – столько они везли! Чемоданов столько выгружали, боже мой, а мы вышли, у нас ничего не было. <...> Приехала я домой. Папа дома был, мама дома была. И, как вам сказать, недовольные лица были у родителей, что я приехала, как говорится, с голыми руками».

Вернувшийся в Днепропетровск Павел Косушко вспоминал: «Всё шло по талонам, всё по талонам. В розничной продаже – ничего, продукты по карточкам. Ничего. Голод. <…> И у меня оклад был шестьсот рублей. На рынке буханка хлеба стоила шестьсот рублей. То есть, вся моя заработная плата укладывалась в одну буханку хлеба».

У нас власть все запасы зерна забрала. Искали везде, вилами матрасы протыкали. Забирали все подчистую. Даже пару килограммов фасоли, которую мать спрятала за иконой, и ту забрали. А нас в семье было шесть человек

В рассказах сельских жителей о репрессиях мотив обреченности, покорности власти и судьбе едва ли не самый распространенный: «ничего не поделаешь», «куда денешься», «плетью обуха не перешибешь».

«21-го у нас был выпускной вечер, а 22-го объявили войну

Мы ж были воспитаны патриотически. <...> Когда фильм демонстрировали в кинотеатре и вот покажут кого-нибудь из вождей – Сталина, Ворошилова, Молотова, Буденного, – зал встает и аплодирует. И попробуй не встать, каждый смотрит: встал или нет?»