Тове Дитлевсен

— С чего это мне болеть! Ничего у меня не болит. А вот лежишь да смерти ждешь. Болеть — да я и дня за всю жизнь не баливал. А что люди хворобой зовут, так то все больше лень одна да притворство. И то сказать, Кьель, обленился нынче народ. Им бы спать до полудня, а с полудня до вечера. Когда мы с тобой молодые были, так все иначе велось.

— Твоя правда, — буркнул Кьель голосом, прозвучавшим так, точно он шел из колодца. — И не поймешь, как они себя прокормить ухитряются.

Никто не дол­жен узнать, что ты покупаешь вчерашний хлеб, — как никто не должен узнать, что ты ходишь на улицу Карлс­бергвай на раздачу школьных обедов, которые были единственной мерой социальной поддержки для малообеспеченных семей в Вестербро тридцатых годов.

мое сердце наполняется хаосом гнева, печали и жалости, кото­рые мама и впредь будет вызывать во мне всегда, всю мою жизнь.

Детство — оно длинное и тесное, как гроб, и без посторонней помощи из него не выбраться.

Время шло, и детство становилось тонким и плос­ким, как бумага. Оно было уставшим и изношенным, и в труд­ные моменты казалось, что оно не продержится до моего взросления.

Мой отец был подлецом и пьяницей, произносит она, но хотя бы не социалистом.

Детство — оно длинное и тесное, как гроб, и без посторонней помощи из него не выбраться. Оно всегда у всех на виду, словно заячья губа Людвига-Кравчика. Он уродлив не меньше, чем Лили-Красотка, — сложно представить себе, что у нее когда-то была мама. Всё уродливое или несчастное принято называть красивым — никто не знает, по какой причине. Из детства не вырваться, оно липнет к тебе, будто запах. Он исходит и от других детей, и у каждого детства он свой, особенный. Но собственного запаха не замечаешь, и иногда становится страшно, что у тебя он хуже, чем у других.

Детство — оно темное и постоянно стонет, как маленькое животное, запертое в подвале и всеми забытое. Оно вырывается из горла, словно дыхание на морозном воздухе, иногда оно слишком слабое, а иногда — слишком сильное. Детство никогда не бы­вает впору. Только когда оно отпадет, как мертвая ко­жа, о нем можно спокойно рассуждать и говорить буд­то о пережитой болезни.

уда бы ты ни повернулся, наталкива­ешься на свое детство и ударяешься о него, так как оно угловатое и твердое и прекращается, только ко­гда полностью разорвет тебя на кусочки.

сердце наполняется хаосом гнева, печали и жалости,