Юлия Серебренникова

Как сказала художница Тала Мадани: «Иногда я говорю студентам, если они делают работу, которая понравится их маме, у них проблемы».

Я была счастлива в одиночестве, на пятнадцати сантимет­рах между моими глазами и книгой — наверное, я была создана для такой жизни.

Мне нравилось, как в колледже можно было просто ниче­го не делать. Тебе не нужно было решать, поэтесса ты или шлюха или еще кто. Вот что было самым прекрасным в золотую пору учебы в колледже, три года назад. Само собой — читать, писать эссе и так далее тоже было здорово и все такое, но что правда было прекрасно в то время, так это что можно было вдруг взять и решить стать врачом. Такое было чувство. Можно было записаться в Корпус мира. Об этом можно было просто думать. Не обязательно было что-то делать. Не обязательно было что-то ме­нять. Так что это было безопасно. Колледж был как зоопарк, на­селенный возможностями.

передо мной была великая печаль человеческой жизни. Не в том смысле, что все мы когда-нибудь умрем, — это не так уж и печально. Я имею в виду, что он не мог рассказать мне, что ему снится, а я не мог сказать ему, как все на самом деле.

Она еще не знала, что ее муж мертв. Мы знали. Вот почему у нее была такая власть над нами.

«Со мной все в порядке», — как у меня язык-то повернулся. Но я всегда был склонен обманывать врачей, как будто крепкое здоровье полностью состояло в способности их одурачить.

В основании нашей дружбы лежало нечто ошибочное, какое-то изначальное недопонимание, которое пока что не всплыл

это было одно из тех мгновений,
которые противоположны слепоте

всё тело Гериона
согнулось в дугу плача — направленную к неправильной любви,
которая знакома всем людям

Человек движется сквозь время. Это не значит ничего, кроме того, что он,
как брошенный гарпун, однажды достигнет цели.