его увидел и тотчас же услышал (что ни слово, то мат), я почувствовал отвращение к нему, но потом откуда-то появилась гитара, и Борька преобразился. Играл и пел он с душой, хотя поначалу стыдился — склонил голову, закрыл глаза. Было и хорошо его слушать, и как‐то неловко.
«Не хватает водки», — подумалось мне.
Борька все более смелел. Перестал краснеть. Иногда бросал взгляды на нас, но по-прежнему смотрел в основном на левую свою руку, что без устали работала у грифа гитары. Он пел песни про ленинградский трамвай, жену, почему я не султан, над тихим Доном — и как пел! Жил, творил, играл его сморщенный в напряжении лоб, двигались вдохновенно брови
Бардовская песня