Орельен. Том 1

Продолжал жить, как в те времена, — прошел день, и слава богу. Продолжал бессознательно. В течение трех лет он не принимал решений, откладывая их на завтра

неимением лучшего зовем его жаждой абсолюта…
Однако какие бы разнообразные формы ни принимала болезнь, можно без особого труда проследить симптомы, присущие всем ее формам, даже перемежающимся. Симптом этот есть не что иное, как полная неспособность индивидуума быть счастливым. Тот, кто одержим жаждой абсолюта, безразлично, знает ли он об этом или даже не подозревает размеров опасности, — может, в силу своей страсти, стать вожаком народа, полководцем, или, по той же самой причине, — образцом бездеятельности и самого мещанского негативизма; тот, кто заражен жаждой абсолюта, может быть юродивым, сумасшедшим, гордецом или педантом, но счастливым быть не может. Его требования ко всему, что может принести счастье, не имеют границ. В ярости, обращенной против себя самого, он разрушает то, что могло бы стать его радостью. Он лишен даже ничтожнейшего таланта быть счастливым. Позволю себе добавить, что он все же наслаждается этим самоистреблением. Что к своей напасти он примешивает бог знает какую идею достоинства, величия, морали — в зависимости от образа мысли, воспитания, нравов, условий окружающей среды. Что вкус к абсолюту приводит к головокружительной бездне абсолюта. Что сопровождается этот недуг известным состоянием экзальтации. Поскольку эта экзальтация дает себя знать в болезнетворных точках, в самом очаге распада, вкус к абсолюту в глазах людей неискушенных может сойти за вкус к несчастью. Тут и в самом деле есть много общего, но в данном случае

его куда больше интересовало многообразие живых существ, не похожих друг на друга миров, нежели управляющие ими законы.

Теперь, когда она снова уходила в прошлое, в рассказы об их большом доме, Орельен слушал только наполовину. Слова звучали лишь аккомпанементом к его мыслям, — все эти кипарисы, росшие в их саду, колодец, оливковые деревья. Он следил за этой темой с ее тысячью вариаций, которыми был одержим. Он пытался растолковать себе не столько Беренику, сколько себя самого. Почему он безропотно принял правила игры, в которую ему вовсе не хочется играть? Почему не взорвется в конце концов? Он задал себе самый важный вопрос: «Могу ли я теперь без нее жить?» Это было просто немыслимо, ужасно! «Береника…» Вновь она обращает к нему вопрошающую черноту своих глаз, эту двойную черноту. — Береника, теперь уже я не могу без вас жить… Она тихонечко качает головой. Берет его руки в свои. Он пытается высвободить руки. Видит в ее глазах крупные слезы. И цепенеет. Не знает, что делать, что сказать. Теперь уже она утешает его, а две минуты спустя он будет клясть себя за то, что позволил утешить. До чего же я наивен, до чего глуп! Она меня надула. Снова надула. Он приписывает ей самые низменные мысли, самые пошлые чувства. Так он мстит себе за свою покорность, за ту власть, что Береника взяла над ним. Он не знает, что подобную низость, подобную мелочность никто не станет приписывать тому, кто тебе безразличен, не знает, что только когда любишь и потому, что любишь, приписываешь своей любви все, наиболее невероятное и наиболее способное измучить тебя самого. Чем сильнее любишь, тем сильнее клянешь. С запозданием Орельен познает эту истину. — У нас в большом доме жил серый котенок… звали его Питуле…

А если он действительно верит, что она его любит, а она любит лишь его любовь? Тогда все объясняется. Вечные отказы. Это желание окружить себя тайной. Эта безжалостная игра. Ее цель — выиграть время и оставить его, уязвленного страстью. Конечно, это так, только так. Чем больше я об этом думаю, тем яснее это вижу. Ей хочется сохранить любовь, она боится, что пламень наслаждения сожжет любовь, а утоление убьет ее. Ничем не желая поступиться, она хочет взять все.

Он был один, один в этой комнате, один в целой вселенной, он вслушивался лишь в молчанье той бездны, что вдруг открылась в нем, вслушивался в самого себя, в это вырвавшееся у него слово, необъятно-огромное и неожиданное… Так он сам, не подумав, выбрал себе путь. Безвозвратно. Так он решил. Любовь. Значит, это была любовь. Это была любовь. Когда все в тебе вдруг переворачивается и никак не может улечься. Любовь. От новизны этого непривычного слова у него сжалось сердце. Он отвернулся и посмотрел в огонь. Огонь, пламя. Пылающее полено с бахромкой белого пепла на обожженном конце вдруг увиделось ему в самых мельчайших подробностях и сверх всякой разумной меры привлекло его внимание. Потихоньку всплыло имя, потом лицо… Береника.

Нет, нет, я не могу… Да и хватит на сегодня… Большего я просто не вынесу. Вы сделали мне такой огромный подарок… Да, когда сказали… А теперь я в одиночестве должна подумать над вашими словами… Не сердитесь на меня, мой друг! Ни о чем меня не спрашивайте! Подумайте, ведь я принимаю то, что вы мне дарите… Возможно, не следовало этого делать… Но как быть? Как отказаться? Впрочем, может быть, я обманываюсь, Орельен… Я так мечтала: вот наступит день, и кто-то пожертвует для меня всем, отдаст все, что живет в его сердце… просто отдаст, сам не зная почему… Ничего не попросив в обмен… Ничего… Теперь вы видите, что я сумасшедшая, в действительности все не так.

как известно, память издавна слывет неверной и либо склонна приукрашивать, либо просто неспособна воспроизвести то, что составляет истинное обаяние лица. Именно то, неуловимое…

«Нет, нет и еще раз нет. Вовсе я не влюблен. Все это выдумки. Захочу и забуду. Понятно, если дать себе волю сегодня, завтра… Но я-то, конечно, забуду. Не думать больше. Это как страх… Стоит уверить себя, что боишься и… Надо пойти подышать, на воздухе будет легче».

Быть может, именно в этом она, песнь Береники? И чтобы ощутить ее, значит, необходимо держать Беренику в своих объятиях, как любую другую женщину? Или обаяние ее не в этом, а в ее веселой улыбке, в ее молчании, в закрытых ее глазах, в ее открытых глазах? Внезапно Орельен вспоминает взволнованный трепет этой руки, полоненной его ладонью, этой маленькой руки, которая дрожит, как птичка, но ведь попалась-то не птичка, а сам птицелов.
Он трет левой рукой ладонь правой и удивляется. Ожог. Ее присутствие. Ее отсутствие. Присутствие и отсутствие разом.