Молитва Босса

— Белоснежка, планировать будущее глупо. Мы можем до него не дожить. Поэтому я не считаю этот разговор существенным. Он идиотский, потому что не имеет никакого отношения к настоящему. Загадывать — заранее перечеркнуть всё, если этого не случится. Нужно жить сегодня, а не завтра или через год. Разочарование, которое тебя постигнет, когда ты не добьёшься этого, может сломать.

Люди так часто в чём-то клянутся, забывая, что делают это они не чем иным, а сердцем. Обещать это просто пустить пыль в глаза. Обещания зачастую не сдерживаются и забываются. Клятва куда страшнее. Клянёшься сердцем, а не головой. Клянёшься своей жизнью во имя кого-то. Клянёшься и, нарушая клятву, можешь поплатиться жизнью. Клятва — это личная татуировка на сердце, которую ты ничем не сотрёшь. И это опасно. Но как часто мы об этом забываем. Мы даём клятвы, живём дальше, а потом приходит время расплачиваться за них. Обычно, против воли, ломая себя, ведь актуальность данной клятвы уже не так значима для тебя, как раньше. Каждое слово ценно, и его нужно взвешивать. Нужно проживать. Нужно помнить. Но это невозможно, если ты никогда не переживёшь наказание за нарушение клятвы. Только наказание может заставить тебя больше думать о том, что ты говоришь, и то не факт. Но есть клятвы, которые нарушать недопустимо. Есть такое, что не поддаётся прощению.

Итан резко впивается мне в губы, и я ошарашенно замираю

Я отдам земле то, чтобы было моим. Первый и последний раз в жизни. Моим. Близким. Родным. Ты была единственной, кого я ценил в этой грёбаной жизни. Ты была моим утром. Солнцем. Лучом. Я просыпался, чтобы увидеть его. А сейчас? Что осталось сейчас от меня? От тебя? От нас? Ни хрена. Ты всё убила. Убила меня. Я убью тебя. Только я буду хоронить тебя. Только я.

— Неужели, так быстро прошла твоя любовь, Белоснежка? — Превосходство от того, что он кинул в меня эти ножи и проткнул мою кожу, так и сквозит в его глазах. Они сверкают от удовольствия. Они горят от азарта.

— Нет. Я до сих пор люблю тебя, — признаюсь с горечью в голосе. Его улыбку стирает напрочь.

— Что? — с его губ срывается недоверчивый шёпот.

— Ты слышал. Я всё ещё люблю тебя, буду любить и завтра, и послезавтра. Вероятно, никогда не смогу разлюбить тебя. Я люблю тебя, Лазарро, но это больше ничего не значит. Я могу жить с этой больной любовью. Могу и буду это делать. Я не совершу опять ту же самую ошибку и не дам тебе шансов. А ты не давай мне. Тогда мы останемся живы.

— Я дарую тебе себя.

Он помогает мне подняться и выйти из купели.

— Поздравляю, Белоснежка, теперь ты моей веры.

. Я не хочу жить, если не ради тебя. У меня больше никого нет в этом грёбаном мире, Белоснежка. Ты — единственное, что заставляет меня жить. И я сдохну, если так тебе будет лучше, потому что не могу тебя отпустить. Не хочу. Я буду ломать, орать, бить, насиловать в такие моменты. А потом страдать. Я не могу так больше, понимаешь? Я не контролирую себя. Не помню, что делаю, а потом… мне больно. Мне нужно что-то хорошее. Я так устал от дерьма, Белоснежка. Я устал быть один и никому не нужный. Я ошибка в этой жизни. Я…

— Я буду боготворить тебя, — шепчу, опускаясь губами вниз по его телу. Я целую каждый миллиметр его кожи. Лазарро позволяет, хотя по его лицу и сжатым кулакам видно, как он держится, чтобы не взять на себя контроль. Но что-то заставляет его разрешить мне терзать его тело. Целовать его, наслаждаясь сильными мускулами под моими пальцами. И я, действительно, хочу боготворить его за то, что он даёт мне в жизни. Его страсть, силу, власть, защиту. Всё это. Я так жажду показать ему свою благодарность. Быть безвольно стойкой и молчаливо любящей. Учить его новому и тому, что любовь это не страшно. Это красиво.

И ты трус! Жалкий подонок, который сбегает от меня, только бы не признаваться в том, что ты давно уже стоишь на коленях, как и я перед тобой! Ты мой раб!

Сейчас мне больнее. Я держу тебя на руках… мёртвую. Мёртвую. Я не смогу вернуться к тебе, чтобы поорать или поругаться. Я боюсь. Не строю иллюзий. Боюсь, что ты кинешь меня именно так. Боюсь, Белоснежка. Я ничего не боялся так, как этого. Боюсь не успеть спасти тебя, — горечь в тихом и едва слышимом голосе Лазарро впервые за долгое время настолько честная, что меня это обескураживает.