Утопический роман XVI-XVII веков

Чрезмерное богатство, имущественное расслоение — вот что губит и богатых и бедных, обрекая одних на пресыщение и изнеженность, а других — на злобу и зависть.

Мой демон перевел эти книги, но у меня нет этих изданий, поэтому с их особенностями я познакомлю вас на словах.

Сняв футляр, я нашел в нем нечто металлическое, напоминающее наши стенные часы и наполненное какими-то пружинами и едва видимыми механизмами. На самом деле это книга, но книга чудесная, без страниц и букв; словом, книга, для чтения которой не требуется зрения, нужны только уши. Желающий почитать книгу, заводит с помощью множества ключиков механизм, поворачивает стрелку на ту главу, которую он хочет услышать, и тотчас же из книги, как из человеческого горла или из музыкального инструмента, начинают раздаваться разнообразные отчетливые звуки, служащие обитателям Луны для выражения мыслей и чувств.

Позже, когда я поразмыслил над этим чудесным изобретением, я перестал удивляться тому, что тамошние шестнадцативосемнадцатилетние юноши обладают большими познаниями, чем наши седовласые бородачи, ибо обитатели Луны, научившись чтению одновременно с речью, читают беспрестанно: в комнатах, в городе, на прогулке, в дороге — всюду они могут иметь при себе, в кармане или привязанными на кушак, томов тридцать, и им стоит только завести пружину, чтобы прочесть отдельную главу или, если они в настроении, всю книгу. Таким образом, возле вас неотлучно находятся все великие умы как живые, так и усопшие, и все они сами разговаривают с вами.

— Когда мы хотим проникнуть в происхождение великого целого, нам поневоле приходится мириться с тремя-четырьмя нелепостями; поэтому разумнее всего избрать такой путь, который позволит нам поменьше спотыкаться. Первое препятствие, задерживающее нас, это вечность Вселенной; человеческий ум недостаточно силен, чтобы постигнуть вечность, и в то же время не в состоянии представить себе, что великая Вселенная, столь прекрасная, столь уравновешенная, могла возникнуть сама собою; поэтому люди прибегают к помощи Создателя. Но подобно человеку, который спрятался бы от дождя в реку, они, спасаясь от карлика, отдают себя на милость великана. Однако и это их не спасает, ибо вечность, которую они не признают за мирозданием, ибо не в силах ее постигнуть, они приписывают богу, словно он нуждается в таком подарке и словно легче представить себе вечность в отношении бога, чем в отношении Вселенной. Та нелепость или тот великан, о которых я говорил, и есть Творение, ибо скажите на милость, можно ли себе представить, чтобы из ничего было создано нечто? Увы, между «ничто» и хотя бы атомом такое бесконечное множество градаций, что и самому острому уму не проникнуть в них; чтобы выйти из необъяснимого лабиринта, надо допустить наличие наравне с богом вечной материи (а тогда нет надобности в понятии бога, поскольку мир мог бы возникнуть и без него).

— Мне остается только доказать, что в бесконечном мире заключаются бесконечные миры. Представьте себе Вселенную в виде огромного животного; представьте себе, что звезды, являющиеся мирами, пребывают в этом огромном животном тоже как огромные животные, служащие, в свою очередь, мирами для различных народов, вроде нас с нашими лошадьми и т. п., а мы точно так же представляем собою миры по отношению к неким животным, которые неизмеримо меньше нас, как-то: некоторые черви, вши, клещи; представьте себе, что эти последние являются землей для других, еще меньших, и поскольку каждый из них кажется какому-нибудь народцу огромным миром

— Справедливые, выслушайте меня! Нельзя осудить этого человека, эту обезьяну или попугая за то, что он утверждает, будто Луна — это мир, откуда он прибыл. Ибо если он человек, пусть даже не явившийся с Луны, то, поскольку каждый человек свободен, то не свободен ли и он воображать, что ему вздумается? Разве можете вы запретить ему питать иные иллюзии, чем те, которые свойственны вам? Вы можете принудить его сказать, что Луна — не мир, но ведь он все равно этому не поверит, ибо, чтобы поверить во что бы то ни было, в воображении должны возникнуть какие-то данные, склоняющие к принятию того или иного положения, — если же вы не представите ему убедительных доводов и сами они не возникнут в его уме, то, сколько бы он ни утверждал, что поверил, он все равно верить не будет{292}.

— Стихи? — удивился я. — Значит, здесь трактирщики увлекаются поэзией?

— Здесь это ходовая монета; за услуги с нас причиталось шестистишие, которое я и вручил хозяину. Я не боялся расходов, так как даже если бы мы с вами кутили целую неделю, то не могли бы истратить сонета, а у меня их в кармане четыре, не считая двух эпиграмм, двух од и одной эклоги.

«Ах, так ведь такими самыми деньгами, если не ошибаюсь, Сорель во «Франсионе» снабжает Гортензия{282}, — подумал я, — вот откуда украл их Сорель; но какой дьявол надоумил его на это? Не иначе как мать; говорят, она была лунатик».

— Сударь, — отвечал я, — большинство людей судят обо всем, лишь основываясь на своих чувствах; вот они и поверили свидетельству своих глаз, и подобно тому как человек, плывущий вдоль берега, воображает, будто он стоит на месте, а движется берег, так и люди, вращающиеся вместе с Землей вокруг неба, вообразили, что небо вращается вокруг них. Добавьте к этому несносную человеческую гордыню; ведь человек мнит, будто природа создана для него одного, хоть никак нельзя признать правдоподобным, что Солнце — огромное тело, которое в четыреста тридцать четыре раза больше Земли{239}, — зажжено только для того, чтобы созревала его мушмула и кочанилась капуста.

Они утверждают, что крайняя нищета делает людей негодяями, хитрыми, лукавыми, ворами, коварными, отверженными, лжецами, лжесвидетелями и т. д., а богатство — надменными, гордыми, невеждами, изменниками, рассуждающими о том, чего они не знают, обманщиками, хвастунами, черствыми, обидчиками и т. д. Тогда как община делает всех одновременно и богатыми, и вместе с тем бедными: богатыми — потому что у них есть все, бедными — потому что у них нет никакой собственности; и поэтому не они служат вещам, а вещи служат им.

Так ведь никто же не захочет работать, раз будет рассчитывать прожить на счет работы других, в чем Аристотель и опровергает Платона.

К числу подобных поддельных удовольствий утопийцы относят мнение тех людей, про которых я упомянул раньше:[8] чем лучше на них одежда, тем лучшими людьми они себя воображают. В этом одном отношении они ошибаются вдвойне. Не менее лгут они и оттого, что считают свое платье лучшим, чем себя. Действительно, если стать на точку зрения полезности одежды, то почему более тонкая шерсть выше более толстой? Но эти люди все же петушатся и, как будто бы их превосходство имело под собою действительную основу, а не ошибку, считают, что и личная пх оценка от этого несколько повышается; вследствие этого, словно с полным правом, они требуют для более изящного платья почета, на который никогда не дерзали бы одетые хуже, и приходят в негодование, если на них не обращают достаточного внимания.