О поколении, растерявшем своих поэтов

быть может, величайшее из русских искусств — поэзия еще по-настоящему не стала предметом экспорта. Она слишком интимно и неразрывно связана с русским языком, чтобы выдержать невзгоды перевода.

бывает —
жизнь
встает в другом разрезе
и большое
понимаешь
через ерунду.

Добежать до канала и голову сунуть воде в оскал *** А сердце рвется к выстрелу, а горло бредит бритвою *** К воле манит, ведет на крыши скат *** Аптекарь, дай душу без боли в просторы вывести

самоочевидно, что стихи продиктованы поэту первичной силой, объяснить которую невозможно, “Откуда приходит этот основной гул-ритм — неизвестно”. Неведомо даже, где он существует: “вне меня или только во мне, скорей всего во мне”. Поэт осязает принудительность собственного стиха, современники — неслучайность жизненного пути поэта. Неужели сегодня у кого-нибудь нет ощущения, что книги поэта — сценарий, по которому он разыгрывает фильм своей жизни?

Связь тем детоубийства и самоубийства несомненна, это разные способы лишить преемства настоящее, “прервать одряхлевшее время”.

Воскреси.
Хотя б за то
что я
поэтом
ждал тебя,
откинул будничную чушь.
Воскреси меня
хотя б за это!
Воскреси —
свое дожить хочу!

основная иррациональная тема М-го — любовь Тема которая жестоко мстит тем, кто посмел забыть ее, грозой раскидывает людей и дела, оттирает все остальное. И так же, как поэзия, эта тема одновременно неразрывна и неслитна с нынешней жизнью, она вкраплена “между служб, доходов и прочего”. Любовь раздавлена бытом.

Творческому порыву в преображенное будущее противопоставлена тенденция к стабилизации неизменного настоящего, его обрастание косным хламом, замирание жизни в тесные окостенелые шаблоны. Имя этой стихии — быт.

осень,
в зиму,
в весну,
в лето
в день
в сон
не приемлю
ненавижу это
всё.
Всё
что в нас
ушедшим рабьим вбито
все
что мелочинным роем
оседало
и осело бытом
даже в нашем
краснофлагом строе.

Уже в чаадаевской России с обстановкой “мёртвого застоя” сочетается чувство непрочности и непостоянства: “Всё протекает, всё уходит … В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся кочевниками”.