Фуга

— Бывают ситуации, в которых люди не хотели бы оказаться, но вынуждены! Я считаю, это не повод их презирать, этих людей, а повод посочувствовать, потому что у всех у нас свои печали!

«Горячие сердца, горячие головы. Мы бы столько могли, если бы не были опасны для мира и для себя, о, сколько б мы могли. Сила редко овладевает человеком, которому не больно от несправедливости и который не хочет жить».

– Ваш отец – однозначно. Поместил в город толпу дерзких юнцов и этих девок с голыми ключицами, и думал, что ему всё сойдёт с рук?
Вот оно, понял Томас, девки и ключицы. В иных, вроде Инессы, чувство собственной оскорблённой правоты настолько сильно, что даже оживляет статуи, хоть и не полностью.

– Ну, два часа, пожалуй, хватит. Вам. Чтоб попрощаться с прежней жизнью. Всё обдумать. Я пойду прогуляюсь, осмотрюсь. Мне же теперь тут жить, в конце концов.
И Рысь почувствовал, что прежняя жизнь кончилась – так же ясно, как знал, что выпал снег.

Больше всего Томас боялся, что сейчас Йэри снова расплывётся в этой улыбке, – специальной улыбке старшего родственника, под которой тебе навечно семь.

Яблоко всё качал головой, как будто видел что-то, чего Рысь не видел, будто смотрел на Рысь уже из будущего и это будущее было так себе.

Морок, который отпустил его с утра, теперь опять подступил и мешал соображать. Ненормально же вспоминать текстуру платья или представлять женщину на своей кухне потому только, что вчера с ней танцевал. Ненормально так и этак примеривать вашу, о боже, совместную жизнь, которой не было и быть не могло.

Мастером-то, по сути, быть удобно – сиди себе, кивай, пережидай, оказывай благотворное воздействие.

Отец был попросту другой породы – очень медленный. Тяжеловесный. Основательный. Суровый. Так и напрашивались к нему всякие старые, нелепые, просторечные названия – к примеру, вот отец мог пригорюниться, а Томас нет. Помешкать, потрудиться…

– Умная девочка, – сказала Ксения и растянула губы не в улыбке даже, а так, в эскизе