О тирании. 20 уроков XX века

«В политике у обманутых нет оправданий».

Лешек Колаковский

Лишь в том случае, когда только правительство может законно применять силу и то, как оно ее применяет, регулируется законом, становятся возможными те формы политики, которые мы принимаем как данность. Невозможно проводить демократические выборы, рассматривать дела в судах, разрабатывать и принимать законы, вести любые другие спокойные дела, которыми занимается правительство, если внегосударственные структуры имеют доступ к насилию.

РАЗБИРАЙТЕСЬ ВО ВСЕМ САМИ. ПРОВОДИТЕ БОЛЬШЕ ВРЕМЕНИ НАД ДЛИННЫМИ СТАТЬЯМИ. ПОДДЕРЖИВАЙТЕ ЖУРНАЛИСТИКУ РАССЛЕДОВАНИЙ, ПОДПИСЫВАЯСЬ НА ПЕЧАТНЫЕ ИЗДАНИЯ. ОТДАВАЙТЕ СЕБЕ ОТЧЕТ В ТОМ, ЧТО ЧАСТЬ ИНФОРМАЦИИ В ИНТЕРНЕТЕ РАЗМЕЩЕНА С НАМЕРЕНИЕМ НАВРЕДИТЬ ВАМ. НАХОДИТЕ САЙТЫ, КОТОРЫЕ РАССЛЕДУЮТ ПРОПАГАНДИСТСКИЕ КАМПАНИИ (В ТОМ ЧИСЛЕ И ВЕДУЩИЕСЯ ИЗ-ЗА РУБЕЖА). ОТНОСИТЕСЬ ОТВЕТСТВЕННО К ТОМУ, ЧТО ВЫ ОБСУЖДАЕТЕ С ДРУГИМИ.

Когда мы повторяем те же слова и фразы, что появляются в ежедневном медиапотоке, мы соглашаемся с отсутствием более широких рамок. Чтобы такие рамки возникли, нужно больше идей, а для того чтобы появилось больше идей, нужно читать

Заблаговременное повиновение — это политическая трагедия.

Первые неосмотрительные жесты конформизма очень быстро становятся необратимыми

Обе эти парадигмы, неизбежность и вечность, являются антиисторическими. Единственное, что их разделяет, — это сама история. История позволяет нам видеть закономерности и выносить суждения. Она набрасывает для нас контуры тех структур, внутри которых мы можем стремиться к свободе. Она обнаруживает моменты, каждый из которых отличается от других, но не является до конца уникальным. Поняв суть одного момента, вы увидите, как можно участвовать в создании другого. История позволяет нам быть ответственными: не за все, но хотя бы за что-то. Польский поэт Чеслав Милош считал, что такое понятие ответственности помогает справиться с одиночеством и безразличием. История объединяет нас с теми, кто сделал больше нашего и страдал больше нас.

Сейчас мы сталкиваемся с опасностью перехода от политики неизбежности к политике вечности, от демократической республики, наивной и небезупречной, к фашистской олигархии путаного и циничного свойства. Политика неизбежности страшно уязвима перед ударами, подобными нынешнему. Когда миф рассыпается вдребезги, когда рвется «дней связующая нить», мы изо всех сил пытаемся найти еще какой-то способ систематизировать свой опыт. И путь наименьшего сопротивления ведет прямиком от неизбежности к вечности. Если вы единожды поверили в то, что все в конечном итоге всегда складывается к лучшему, вас можно переубедить, что ничего не складывается к лучшему. Если вы ничего не делали, потому что верили в неизбежность прогресса, можно продолжать ничего не делать, поверив в цикличность времени.

В своей избирательной кампании 2016 года американский президент использовал слоган «Америка превыше всего» — так назывался комитет, который стремился предотвратить вступление Соединенных Штатов в войну с нацистской Германией. Старший советник президента, ответственный за стратегический анализ, обещает действия столь же «впечатляющие, что и в 1930-х годах». К какому же прошлому апеллирует лозунг президентской кампании «Вернем Америке былое величие»? Подсказка: очевидно, к тому же, что и лозунг «Никогда больше». Сам президент описывает смену режима в стиле 1930-х как ключ к решению текущих проблем: «Знаете, что поможет? Когда экономика рушится, когда страна катится ко всем чертям, а вокруг полная катастрофа». То, что нам нужно, считает он, это «беспорядки, которые вернут нас во времена нашего былого величия».

Еще один антиисторичный подход к восприятию прошлого — это политика вечности. Подобно политике неизбежности, она тоже производит историческую подмену, хотя и другого рода. Эта подмена подразумевает обращение к прошлому, но это замкнутое в себе явление, никак не соотносящееся с реальными фактами. Политике вечности присуща тоска по моментам прошлого, которых в действительности никогда не было в те чудовищные по сути времена. Политики этой парадигмы преподносят нам прошлое как огромный, затянутый туманом двор, где высятся неясные памятники национальной жертвенности, одинаково далекие от настоящего, одинаково подверженные манипуляциям. Каждое обращение к прошлому как будто подразумевает посягательство какого-то внешнего врага на чистоту нации.