Крокодил

– Тебе же солевой аминоцентез провели? Ну, – медсестра развела руками, и петли между пуговиц расширились. – Завтра родишь леденец. Слушает она, – продолжила медсестра и засмеялась.

– Блядь, меня окружают одни идиоты, – протянула Яга. – Если б мне хоть с кем в жизни поговорить было б, я не кололася бы.
– Поешь ватрушки, пока горячие, – сказала Светка.

Шепоток чужой молитвы, промасленный липкой помадой, поплыл по церкви. Светка насторожилась и обернулась.

у. Пальцы на его ноге были старые, прелые от этой самой старости и белые. Прижимались плотно один к другому, словно старец этот всю жизнь носил тесную обувь, не снимая. Ниже большого пальца выпирала подагрическая шишка с отложением солей. И сам старец, весь бледный, весь какой-то бескровный, был соленым. Выточенным из большой глыбы соли.

никогда не плакал, и у него выросли соляные шишки на ногах. Он их еще в кипятке парил.

– Слышь ты, урод? – булькающим голосом сказала Салеева. – В спорте знаешь че самое главное?
– Че? – чиркающим голосом спросил худощавый.
– Не противника победить, а себя, – натужно сказала Салеева.
– Принципиальная, – усмехнулся худощавый, роняя одну сторону лица. – Если ты такая крутая, че ты с наркоты не слезла, дура?

– Судим?
– Сто пятьдесят восьмая.
– То есть крадун?
– Нет.
– Сто пятьдесят восьмая – кража.
– Да, крадун. Тогда, начальник, крадун.
– Что украл?
– Магнитофон.
– Давно колешься дезоморфином?
– Три месяца. Устаю сильно на работе, начальник.

Яга вышла из подъезда. Пахло вечером.

– Если б моя мать меня б убила, чтоб других спасти, нахуй она мне, такая мать, нужна? – сказала Яга. – Какая мать она после этого?
– Бог пожертвовал Иисусом, чтобы всех нас спасти! – крикнула Анюта.
– Было б ради кого жертвовать, – мрачно сказала Яга.
– Бог всех любит! – визгнула Анюта.
– По тебе оно заметно, – огрызнулась Яга.

Если, блядь, отец своего ребенка не любит, че, блядь, он весь поезд чужих людей любит? Сначала своих люби, потом чужих полюбишь. Показывают, блядь, всяких ебанько…