Перед восходом солнца

абсолютно здоровый человек может иной
раз предпочесть реальную жизнь бесплодным фантазиям. Ему, пожалуй, будет некогда забивать
свою голову придуманными персонажами. Он предпочтет, быть может, думать о живых людях, о
подлинных чувствах. Он предоставит фантазировать людям, кои и без того мыкаются среди своих
фантазий, не умея в полной мере реализовать свои чувства в силу своих страхов и заторможений.

Жизнь каждого все то же повторяет,
Что до него и прежде совершалось.
И человек, в прошедшее вникая,
Предсказывать довольно верно может
Ход будущих событий…[32]

Некоторые породы птиц я видел только в жареном виде.

Бывшая помещичья усадьба Маньково в Смоленской губернии. Сейчас здесь совхоз.
При исполкоме я прилично сдал экзамены на звание птицевода. И теперь я заведующий птицеводческой фермой.
Я брожу среди птиц с книгами в руках. Некоторые породы птиц я видел только в жареном виде. И вот теперь учебники мне приходят на помощь.

Какую горькую и печальную жизнь я испытал.
Какое закрытое сердце надо было раскрыть заново.

вот почему могло показаться, что искусство есть достояние нездоровых, безумных людей и
подчас — кретинов.
Вовсе нет! Но именно эти неполноценные люди заподозрили, что разум несет беду. Именно
они объявили горе уму.
Они, быть может, не ошиблись в отношении себя. Но они единицы. Они не должны были бы
свои невзгоды приписывать всем людям, которые слишком далеки от подобных бедствий.

у Гете:
Кто хочет что-нибудь живое изучить,
Всегда его сперва он убивает.

спрашиваю маму:

— Чего он плачет? В него попала искра?

Мать говорит:

— Нет, он плачет оттого, что горит его дом.

— Он построит себе новый дом. — говорю я. — Вот уж из-за этого я бы не стал плакать.

— Чтоб построить новый дом, нужны деньги, — говорит мать.

— Пусть он заработает.

— На эти деньги не построишь дом.

— А как же тогда строятся дома?

Мама тихо говорит:

— Не знаю, может быть, люди крадут деньги.

Что-то новое входит в мои понятия. Я с интересом гляжу на бородатого человека, который украл деньги, построил дом, и вот он теперь горит.

— Значит, надо красть деньги? — спрашиваю я мать.

— Нет, красть нельзя. За это сажают в тюрьму.

Тогда совсем непонятно.

Я спрашиваю:

— А как же тогда?

Но мать с досадой машет рукой, чтобы я замолчал.

Я молчу. Я вырасту большой и тогда сам узнаю, что делается в этом мире. Должно быть, взрослые в чем-нибудь тут запутались и теперь не хотят об этом рассказывать детям.

На каждом шагу я вижу чугунную тень прошлого.

Тогда я подхожу к крестьянину. Он пожилой. В лаптях. В рваной дерюге. Я спрашиваю его, почему он содрал с себя шапку за десять шагов поклонился мне в пояс.

Поклонившись еще раз, крестьянин пытается поцеловать мою руку. Я отдергиваю ее.

— Чем я тебя рассердил, барин? — спрашивает он.

И вдруг в этих словах и в этом его поклоне я увидел и услышал все. Я увидел тень прошлой привычки жизни. Я услышал окрик помещика и тихий рабский ответ. Я увидел жизнь, о которой я не имел понятия. Я был поражен, как никогда в жизни.