– Санек, ты, что ли? – спросил он голосом, в котором слышались крепко замешанные и ненаигранные суровость и почти веселость. Но и за суровостью, и за веселостью едва различимой жесткой нитью чувствовалась смертная тоска. Нить была жестка и крепка настолько, что ей и удавить можно было и удавиться.
вот, блин, и весь Прилепин.