Л. Каменская

Банкир. Прикажите ему...
Архиепископ печально улыбается, пожимает плечами.
Он вам не подчиняется?
Архиепископ. Разве полководец на поле боя когда-либо подчинялся главе государства?

Банкир. Что ему нужно под стенами вашего города? Ведь он ваш враг?
Архиепископ. По правде говоря, я и сам не знаю. Поначалу — союзник Конрада и мой враг, затем — мой союзник и враг Конрада. А теперь... У него переменчивый нрав, мягче о нем не скажешь.
Банкир. Зачем же вам понадобился такой ненадежный союзник?
Архиепископ. Разве у меня был выбор? Он вместе с Конрадом вторгся в мои земли. К счастью, я узнал, что между ними возник раздор, и тайно обещал Гёцу земли его брата, если он возьмет мою сторону. Не оторви я его от Конрада, война давно была бы проиграна.
Банкир. Итак, он перешел на вашу сторону вместе со своими войсками. А потом?
Архиепископ. Я поручил ему охрану тыла. Должно быть, он соскучился. Как видно, он вообще не любит гарнизонной жизни. В один прекрасный день он привел свои войска под стены Вормса и начал осаду города, хоть я его и не просил.

Освещается площадка под крепостной стеной. У лестницы, ведущей к дозорным постам, сидит, уставившись в одну точку, женщина, ей 35 лет, она в лохмотьях. Мимо проходит священник, читая на ходу молитвенник.
Кто этот священник? Почему он не заточен, как все остальные?
Гeйнц. Ты его не узнаешь?
Насти. Ах, это Генрих! Как он изменился!.. Все равно его должны были посадить под замок.
Гeйнц. Бедняки любят его, он живет, как они. Мы побоялись вызвать их недовольство.
Насти. Он опаснее всех.
Женщина (заметив священника). Эй, поп!
Священник убегает, она кричит.
Куда ты бежишь?
Генрих. У меня больше ничего нет. Ничего! Ничего! Ничего! Я отдал все.
Женщина. Это не причина убегать, когда тебя зовут.
Генрих (устало возвращаясь к ней). Ты голодна?
Женщина. Нет.
Генрих. Чего же ты хочешь?
Женщина. Хочу, чтоб ты мне объяснил...
Генрих (быстро). Ничего я не могу объяснить.
Женщина. Ты даже не знаешь, о чем я говорю.
Генрих. Ну что? Только живо! Что тебе нужно объяснить?
Женщина. Почему умер ребенок?
Генрих. Какой ребенок?
Женщина (с усмешкой). Мой. Да. Ведь ты сам его вчера похоронил. Ему было три года, а умер он с голоду.
Генрих. Я устал, сестра, я никого не узнаю. Все вы на одно лицо, и глаза одни и те же.
Женщина. Почему он умер?
Генрих. Не знаю.
Женщина. Но ты же священник.
Генрих. Да, я священник.
Женщина. Так кто же еще объяснит, если не ты? (Пауза.) А хорошо ли будет, если я наложу на себя руки?
Генрих (с силой). Дурно. Очень дурно!
Женщина. Так я и знала. Но мне так хочется умереть. Вот почему нужно, чтобы ты все объяснил. (Пауза.)
Генрих (проводит рукой по лбу, делает над собой усилие). Ничто не совершается без дозволения божьего. Господь есть добро: все, что ни свершается, — к лучшему.
Женщина. Не понимаю.
Генрих. Бог знает больше тебя. То, что для тебя зло, в его глазах — добро, он взвешивает все последствия.
Женщина. Ты-то сам все можешь понять?
Генрих. Нет! Нет! Я не понимаю! Я ничего не донимаю! Не могу, не хочу ничего понимать! Нужно верить! Верить! Верить!