Джулиан Барнс

заблуждение является одним из главных факторов создания личности

Или вот еще: мертвые не упрекнут вас в неправоте. Это прерогатива живых... но они могут и солгать. Поэтому я больше доверяю мертвым. Бредово звучит или здраво?

Миролюбивые нации редко одерживают верх; в идейном плане, безусловно, еще могут, но любая идея слаба, если не подкрепляется дулом пистолета.

Чем Назначение Романа, я люблю отвечать: «В красивой складной лжи, внутри которой жесткие истины».

Я не верю в Бога, но мне Его не хватает.

самокритика может оказаться специфической формой самовосхваления.

зачем еще нужны старики, как не для того, чтобы завидовать юности? В этом виделась мне их основная пожизненная миссия, за которой — только вымирание.

От меня явно ждали объяснений. Но с возрастом я усвоил среди прочего одно правило. Не хочешь объяснять – не объясняй.

Цветы в Фашоде!» Королева Виктория считала, что французы «неисправимы как нация, хотя и обаятельны каждый в отдельности». Неисправимость, на английский взгляд, отчасти коренилась в политической нестабильности Франции. Примерно раз в столетие порты Ла-Манша захлестывала очередная волна гонимых: ими становились гугеноты, изгои революции, коммунары, анархисты. Четверо правителей один за другим (Людовик XVIII, Карл X, Луи-Филипп и Наполеон III) нашли убежище в Британии, равно как и Вольтер, Прево34, Шатобриан, Гизо35 и Виктор Гюго. Оказавшись под подозрением (различного рода), Моне, Писсарро, Рембо, Верлен и Золя — все устремлялись в Англию. Политический трафик в обратном направлении был куда менее интенсивным: после Стюартов36 единственными заметными персонами, бежавшими во Францию, были Джон Уилкс37 и Том Пейн38. Такой дисбаланс, естественно, подпитывал самодовольство британцев по поводу их исторических и политических свобод. В основном бритты перебирались во Францию для того, чтобы избежать скандала (и продолжить свой скандальный образ жизни): там находили прибежище высокопоставленные банкроты, двоеженцы, шулеры и гомоэротоманы. К нам сюда присылали свергнутых лидеров и опасных бунтарей; мы отправляли туда нашу чванливую шушеру.

Нам хотелось бы знать (точнее, это я хотел бы уяснить): зачем при всем своем стоицизме она, когда пробил ее час, попросила лечащего врача об эвтаназии. Разве стоикам не положено стоически переносить боль? Или я путаю их с теми из христиан, которые верят, что на все воля Божия и нужно испить свою чашу до дна, повинуясь Божьему промыслу? Для них божественным планом предусмотрено еще несколько тысяч мучительных спазмов и прерывистых вздохов, плюс приступы боли, которые не снимаются морфином, плюс убийственные кошмары — а все ради того, чтобы они учились понимать свое божественное предназначение, пока наследуют землю и принимаются в объятия небесные («Ты победил...»). Нет, согласно философии Элизабет Финч, среди всего сущего одни вещи находятся в нашей власти, а другие нет. Стоической женщине дана власть: сколь же невыносимо, бессмысленно и неимоверно затянуто для всех это умирание, и в первую очередь для нее самой, а потому она предлагает — нет, требует, — чтобы мы согласились положить ему конец. Да вот только вся ее власть уже перешла в другие руки на основании письменной доверенности, составленной с ее молчаливого согласия. А после остается только ждать везенья или невезенья — смотря в чьи исцеляющие руки мы попадаем.