Константин Коровин

нас была белая, звали Сметанкой

Никому, говорим, мы не нужны — то есть работы наши, этюды эти, написанные «куски природы», впечатления. Смотрим их друг у друга и говорим: «хорошо» или «нехорошо», но это ведь мы смотрим... Подумай, никто другой еще не смотрел как следует.
— Верно, Исаак, — соглашаюсь я. — Вот и моя родня. Никогда даже не поинтересуется тем, что я делаю. Я и они — разные люди!

тишина, таинственность, лес, травы райские!.. Но все это обман!.. Обман — ведь за всем этим смерть, могила.

— Как так? Художники и не пьют? Батюшки... В первый раз слышу.

— Нет, — сказал он. — Но зато мы с Утюгом чуть не спились.

И вот — он никому не нужен... Никто как-то не понимал его созданий. Как-то делалось одиноко, жутко. Зачем все академии художеств, искусства? Брань невежественных газет, критиков. А завтра он будет своей изящной, дивной формой писать на этой картине вывеску «Кондитер Шульц»...

А лечил его доктор водкой и коньяком — оба пьяны каждый день с утра.

И так это странно, что в жизни много было такого, от чего в скорби и тяжести горя холодела душа и меркла надежда жизни.