Михаил Загот

– Обо мне, господин Холмс, вам не известно ровным счетом ничего.

– Вы полагаете? Пожалуйста: вы родом из богатой семьи, получили хорошее образование. Могли бы стать успешным пианистом, потому что таково было ваше желание. Но вас сгубила некая страсть, скорее всего к азартным играм, если точнее, к игре в кости. В этом году вы сидели в тюрьме за скупку краденого и причиняли хлопоты тюремным надзирателям. Вас продержали под замком почти три месяца, но в октябре отпустили, и сейчас торговля ваша идет бойко

Можно сказать, что детство – это первая драгоценная монетка, которую у ребенка забирает бедность.

Скажем просто: любому детективу проявить себя на фоне Холмса было практически невозможно, и даже я, столько времени проведший в его обществе, иногда был вынужден напоминать себе, что я все-таки не полный идиот

– Очевидный признак один – никаких признаков. Правда, у меня не было возможности тщательно обыскать номер

– Дорогой Шерлок! – воскликнул Майкрофт, войдя в комнату своей утиной походкой. – Как дела? Вижу, похудел. Рад, что ты снова в своей обычной форме.

– А ты поправился после гриппа.

– Пустячное недомогание. Мне очень понравилась твоя монография о татуировках. Видимо, писал поздними вечерами. Бессонница не мучает?

– Лето было чересчур теплым. Ты не говорил мне, что приобрел попугая.

– Позаимствовал. Доктор Ватсон, рад вас видеть. Вы с женой не виделись уже неделю, но надеюсь, что у нее все хорошо… Ты только что вернулся из Глостершира.

– А ты из Франции.

– Миссис Хадсон была в отъезде?

– На прошлой неделе вернулась. У тебя новая повариха.

– Прежняя ушла.

– Из-за попугая.

– Она из тех, кому ничем не угодишь.

Этот обмен происходил с такой быстротой, что я чувствовал себя зрителем на теннисном матче, когда дергаешь головой то в одну, то в другую сторону. Майкрофт приглашающим жестом указал на диван, а собственную тушу разместил на кушетке

– Ну, Ватсон, – проскрипел Холмс, стараясь восстановить дыхание. – Как считаете, в кучеры я гожусь?

– Может, и годитесь, – откликнулся я. – Но на большие чаевые рассчитывать не стоит

Им нечего было мне предложить, кроме ломаного английского и сочувствия

Я не горжусь тем, что произошло той ночью. Я не чудовище, но пришлось пойти на чудовищные деяния.

Их близость была неоспоримой. Они понимали, о чем молчат

Мне вспоминается теория гештальта, выдвинутая Христианом фон Эренфельсом в его замечательной работе «О качествах формы» — кстати, именно ее я читал по дороге в Майринген, — которая изучает взаимоотношения между мозгом и глазом.