Патрик Модиано

Там, на набережной, под деревьями, у меня возникло неприятное ощущение, что все это мне только снится. Я уже прожил свою жизнь и теперь просто призрак, парящий в теплом воздухе субботнего вечера. К чему восстанавливать оборванные связи, отыскивать ходы, которые давным-давно замурованы? И я уже с трудом верил в реальность этого пухлого усатого человечка, идущего рядом.

Странные люди. Из тех, кто оставляет за собой лишь легкую дымку, которая тут же развеется. Мы с Хютте часто говорили об этих неуловимых существах. Они внезапно возникают из небытия и вновь погружаются в него, просверкав своими блестками. Королевы красоты. Сутенеры. Мотыльки. В большинстве из них даже при жизни не больше плотности, чем в летучем облачке пара. Хютте любил приводить в пример некоего «пляжного человека», как он его называл. Этот человек провел сорок лет своей жизни на пляжах или в бассейнах, болтая с курортниками и богатыми бездельниками. На тысячах летних фотографий он, в купальном костюме, стоит с краешка или на заднем плане какой-нибудь веселой компании, но вряд ли кто-нибудь мог бы сказать, как его зовут и откуда он взялся. Точно так же никто не заметил, как в один прекрасный день он исчез с фотографий. Я не осмеливался признаться Хютте, но мне казалось, что «пляжный человек» — это я. Впрочем, он бы не удивился. Хютте всегда повторял, что, в сущности, все мы «пляжные люди» и что «песок, — я привожу его выражение дословно, — лишь несколько мгновений хранит отпечатки наших шагов».

Но когда по ночам шел снег, мне казалось, что я задыхаюсь. Никогда нам с Дениз не выкарабкаться. Мы пленники этой долины и мало-помалу будем погребены под снегом. Что может повергать в большее уныние, чем горы, замыкающие горизонт… Меня охватывала паника. Тогда я открывал дверь, и мы выходили на балкон. Я вдыхал холодный воздух, напоенный ароматом пихт. И мой страх отступал. Напротив, этот пейзаж навевал на меня тихую грусть, и понемногу мне становилось легче. И что есть мы в этом пейзаже? Отзвук наших поступков, наших жизней, чудилось мне, тонет в вате легких снежинок вокруг нас, падающих на колокольню, на каток и кладбище, на темную полоску дороги, пересекающей долину.

И наши жизни, не рассеиваются ли они в вечерних сумерках так же стремительно, как детская обида?