Альберто Мангель

Обнаружив, что дочь читает «Катехизис», готовясь к причащению, она немедленно взрывалась: «Как же я ненавижу эту гнусную привычку задавать вопросы! „Что такое Бог?“ „Что такое это?“ „Что такое то?“ Эти вопросительные знаки, эта навязчивость, это любопытство, по-моему, все это ужасно нескромно! И столько путаницы, просто подумать страшно! Кто, интересно, превратил десять заповедей в такой бред? Ну, уж нет, такой книге нечего делать у ребенка в руках!»

Учителя же в свою очередь винили учеников за отсутствие должного энтузиазма и по большей части относились к ним с презрением. В письме к невесте много лет спустя Кафка писал: «Помню я одного учителя, который, читая нам «Илиаду», любил приговаривать: «Ужасно, что приходится читать это таким, как вы. Вряд ли вы способны это понять, и даже если вам кажется, будто вы что-то понимаете, на самом деле вы не смыслите ни бельмеса. Нужно прожить долгую жизнь, чтобы хоть чуть-чуть разобраться в этом». Всю свою жизнь Кафка читал с ощущением, что ему недостает опыта и знаний, чтобы хотя бы начать что-то понимать

Прикованная к аналою, раскрытая на нужной странице, «Biblia Pauperum» показывала эти сдвоенные картинки верующим последовательно, день за днем, месяц за месяцем. Многие вообще не понимали слов, написанных готическим шрифтом вокруг персонажей; мало кто мог осознать историческое, аллегорическое и моральное значение всех этих образов. Но большинство людей узнавали основных персонажей и были в состоянии с помощью этих образов найти связь между сюжетами Нового и Ветхого Завета, просто благодаря тому, что они были изображены на одной странице.

«Мой отец, — вспоминает Санчес, — был чтецом на сигарной фабрике Эдуардо Гидальго Гато с начала 1900-х до 1920-х. По утрам он читал новости, которые переводил из местных газет. А кое-что он читал из кубинских газет, которые ежедневно доставляли морем прямиком из Гаваны. С полудня до трех он читал романы. Он должен был изображать персонажей, меняя голос, как актер». Рабочие, проработавшие в таких цехах по несколько лет, могли по памяти цитировать стихи и даже прозу. Санчес упоминал даже одного человека, которому удалось целиком запомнить «Размышления» Марка Аврелия.

Одиночество и уединение считались наказанием; тайны были общим достоянием; личные занятия любого рода, интеллектуальные или иные, категорически не одобрялись; дисциплина была наградой тем, кто соблюдал все законы монастыря.

Из примерно сотни трубадуров XII XIII веков, когда мода на них была в разгаре, которых мы знаем по имени, женщин было около двадцати. Похоже, что в целом менестрели были популярнее трубадуров, и интеллектуал Петер Пиктор, в частности, жаловался, что «кое-кто из верховного духовенства скорее будет слушать жалкие вирши менестреля, чем великолепно сложенные стансы серьезного латинского поэта»[253], имея в виду себя

Согласно Плинию Старшему, египетский царь Птолемей, учредивший библиотеку в Александрии, желая сохранить в тайне секрет изготовления папируса, запретил экспортировать его, тем самым заставив своего соперника Эвмена, правителя Пергама, начать поиски нового материала для книг его библиотеки

при свете свечи, сделанной из пропитанной воском ткани, lucubrum [341], римляне читали и lucubrate [342] с относительным комфортом

(Лишь с XI по XV век люди обычно спали обнаженными; в брачный контракт XIII века входил пункт о том, что «жена не должна спать в сорочке без соизволения супруга»[349].)

«Нас прельщает, — писал Лейф Хант в 1891 году, — спальня средних слоев населения, из тех, которые были распространены около ста лет назад», и в этой спальне он хотел бы иметь «окна, с сиденьями перед ними, выходящие на какое-нибудь зеленое место» или «две или три полки с книгами»[357]