Бекки Алберталли

говорил об океане между людьми. И что весь смысл в том, чтобы найти берег, к которому стоит плыть.

Почему быть натуралом — это установка по умолчанию?

И это странно, потому что раньше его письма были отделены от моей офлайн-жизни, но теперь, возможно, они и есть моя жизнь. А все остальное — лишь попытки пробраться сквозь сон.

Он считает, что «Фейсбук» — это дно общественного дискурса. Хотя и любит говорить о социальных сетях как средстве построения и воплощения своей личности. Что бы это, блин, ни значило.

— Разве у нас нет политики нулевой толерантности [40]?

— Ох уж эти парни из Джорджии!

Но тут же приобнимает Ника, растирая на ходу его плечо.

«P.S. Я люблю, когда ты улыбаешься, будто сам того не замечаешь. Люблю твои вечно растрепанные волосы. Люблю твой долгий взгляд. И лунно-серые глаза. Так что если ты, Саймон, решил, что я не считаю тебя привлекательным, то сошел с ума».

Дождь за окном льет стеной, что, пожалуй, только к лучшему. Потому что я вдруг наклоняюсь над коробкой передач и, еле дыша, кладу руки на плечи Брэму. Я вижу только его губы. И едва наклоняюсь их поцеловать — как они открываются мне навстречу.

Это невозможно описать. Эту тишину, и соприкосновение губ, и ритм, и дыхание. Сначала мы не понимаем, что делать с носами, а когда разбираемся, до меня доходит, что глаза мои все еще открыты. Я закрываю их. Его пальцы касаются моего затылка и двигаются медленно и ритмично.

Он на мгновение останавливается, и я открываю глаза, и он улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ. А потом он наклоняется и целует меня вновь — ласково и нежно. Все слишком идеально. Почти по-диснеевски. Не верится, что это происходит со мной.

Десять минут спустя, держась за руки, мы едим кашу из сэндвича «Орео» с молоком. Прекрасный ланч. И «Орео» в коробочке куда больше, чем молока. Я бы ни за что на свете не додумался взять ложки, но Брэм о них не забыл. Ну разумеется.

Оказывается, я классно умею изображать нашего учителя французского с эпичными трусами в попе.

— Милая, да он Человек-Гей-Парад.