На том этапе моей молодости смерть оставалась для меня таким же абстрактным понятием, как неевклидова геометрия или семейная жизнь. Я еще не осознавал ее ужасной бесповоротности, не представлял себе, сколько горя она приносит людям, в сердцах которых ушедший из жизни занимал особое место. Меня дразнила мрачная тайна смерти и, не имея возможности сопротивляться этому притяжению, я просто должен был подобраться к самому краю фатума и заглянуть на ту сторону. Даже самые смутные очертания сокрытого в этом мраке повергли меня в ужас, но увидел я там и еще кое-что – некую заповедную первобытную загадку, по притягательности никак не уступавшую сладким образам скрытого под одеждой нагого женского тела.