V

Рождается месяц – изогнутый коготь
Первого в мире дракона.
Ночь ненасытна. Небо бездонно.
Арм-Анн
* * *
Надвигался шторм.
Весь день море колотилось о скалы, а под вечер стало тихо и душно, и даже на верхушке башни не чувствовалось ни дуновения. Затишье было нехорошим, многообещающим.
Арман сходил с ума.
Бледный до синевы, отощавший, исполненный едкой иронии, он восседал в кресле перед камином, забросив ноги в сапогах на захламленный стол, прикладывался к бутылке и вслух беседовал с самим собой. Юту, притаившуюся за дверью, бросало в жар от этой беседы.
– И явился на свет двести первый потомок! – провозглашал Арман, сдерживая дикий смех. – И остался в живых… И не подавился вином, вот… – он поднес горлышко к губам и сделал большой глоток, – и не свалился в море… И не окочурился ненароком, как это бывает с вы…выродками… И преуспел… преуспел в промысле, да в каком! Он проникся… преисполнился… возлюбил… голубую шляпку. Шляпку, да! Он задумал сам себя перехитрить… Явится, мол, дурень… недоумок, да… И освободит потомка от… от… Прокля-атье!
Скорчившись, Арман заколотил по столу кулаками. Юта, глядевшая в щелку двери, дрожала, но вот уже час не решалась уйти. Все, все давно стало ей понятно. История Ютиного похищения, лишившись недомолвок и прикрас, оказалась всего лишь глупой ошибкой.
– Он перехитрил себя! – орал Арман злобно. – Но судьбу… Не проведешь, ты… двести первый потомок!
Отчаяние Армана пугало Юту, что-то внутри нее сжималось болезненно, будто предчувствуя беду. Принцесса довольно быстро догадалась, что несчастье Армана связано с неким «промыслом», но что это значит, ведь драконы не занимаются ремеслом?
Юта вспомнила тот жуткий взгляд, который так напугал ее перед тем, как с Арманом случился странный припадок. Почему-то ей стало казаться, что «промысел» и этот взгляд таинственным образом связаны, и по спине ее забегали противные мурашки.
Слово «промысел» встречалось в клинописных текстах, украшавших собой подземелье. Что оно означало? Как это связано с ее, Ютиной, судьбой?
– Потомок Сам-Ара! – выкрикивал Арман, захлебываясь вином. – Почему ты не околел в младенчестве? Почему ты дожил до сего дня, и до этой шляпки, и до этой принцессы?
Юта грызла пальцы.
– Ты думал… – голос Армана ослабел, – думал спрятаться за спину глупого освободителя с мечом… Спрятаться от долга… От чести… От славы… Думал откупиться, подонок…
На минуту он затих, ткнувшись лицом в ладони – Юта осторожно переступила с ноги на ногу. Будто почувствовав ее присутствие, Арман обернулся к двери. В желтом свете надвигающейся грозы Юта увидела его лицо.
Это было лицо глубоко страдающего человека.
Юта растрогалась. Растрогавшись, потеряла бдительность, слишком сильно налегла на дверь – та скрипнула и отворилась. Юта опоздала отскочить.
– А-а, – пробормотал Арман, ничуть не удивившись. – Вот она, жертва.
Он попытался встать. Отступая, Юта вытянула вперед руку, будто защищаясь, и пробормотала:
– Арм-Анн…
Он ощерился:
– Как-как? Что ты сказала, принцесса?
И прежде, чем Юта успела ответить, он дунул на нее.
Не дунул даже – дохнул, так драконы дышат огнем.
Арман забыл, что он пребывает в человеческом обличье. А может быть, от вина и переживаний оба его обличья полностью слились в его сознании.
Как бы то ни было, но Арман дохнул. В конец перепуганная Юта бросилась бежать. Арман, петляя, спотыкаясь и держась за стены, двинулся прочь.
Он был пьян, как никогда.
С третьего раза обернувшись-таки драконом, он шагом пробрался через тоннель и, только достигнув выхода, поднялся на крыло.
Вечер был воспаленный, кроваво-красный, абсолютно безветренный. Море глухо шумело; Армана бросило в сторону, он коснулся крылом воды и чуть не рухнул в волны, но в последний момент выровнялся, хоть и с трудом.
Быстро темнело. Немели крылья, голова шла кругом от выпитого, он никак не мог подняться повыше – тянуло вниз отяжелевшее брюхо. Море, которому полагалось быть внизу, норовило то подняться на дыбы, то опрокинуться набок. Замок то и дело лез в глаза, хотя Арман старательно поворачивался к нему хвостом.
Я трезв, грузно ворочалось у него в мозгу. Я вполне в состоянии… Проклятье!
Он снова зачерпнул воды и озлился, и эта злость помогла ему овладеть собой. Презирая себя и весь мир, он пустился прочь от берега и от замка, гонимый ненавистью и отчаянием.
Безветрие затягивалось. От горизонта наползали темные бесформенные груды, больше похожие на кучи чернозема, нежели просто на тучи. Армана мутило. Суетливо взмахивая сразу уставшими крыльями, он летел и летел, будто пытаясь убежать от себя.
Стоячий воздух над морем дрогнул. Потом дрогнул еще, и сразу, без предупреждения, налетел ледяной вихрь. Стало совсем темно, только край горизонта вдруг ярко осветился, чтобы тут же и погаснуть.
Гроза.
Арману стало весело. Что ж, пусть. Это забавно. Это приключение. Только прочь от замка, от принцессы, от ритуальной комнаты, от клинописного зала, от такой жизни. Прочь.
Горизонт осветился снова, и снова, и снова, и вот уже чуткое ухо Армана уловило в мерном грохоте моря далекий отзвук: угу-гу…
Арман хотел улыбнуться, но зубастая пасть не была для этого приспособлена. Вихрь, вдруг совершенно озверев, ударил его по крыльям, завертел, осыпал солеными брызгами; в ту же секунду по чешуе дробно забарабанили крупные капли. Арман чувствовал, как они стекают в подбрюшье, огибая чешуйки, капая с поджатых когтей.
Надо возвращаться, подумал Арман. Ему все еще было весело, но уж очень он устал.
Вот тут-то все и началось.
Гроза налетела внезапно, злобно и беспощадно.
Арман метался среди молний; небо над его головой каждую секунду покрывалось сетью голубых вен. Небо, истязаемое, ревело, истошно кричало от горизонта до горизонта, и в этой каше из волн и туч не было уже ни верха, ни низа, и ни какого-либо твердого направления.
Он, кажется, протрезвел, но это уже не имело значения. Самое горячее желание вернуться не могло помочь в мутной тьме, и Арман окончательно сбился с дороги. Тучи облепили его черной ватой, правое крыло свело судорогой, и оно отказалось подчиняться. Несколько долгих секунд он просто падал, как подстреленная лысуха; потом крыло вдруг захлопало с бешеной силой, и он выскользнул из-под гигантской волны, которая уже готова была слизнуть его, как лягушка слизывает прямо из воздуха зазевавшуюся мошку.
Но молния – молния не желала выпускать добычу. Некто безмерно более древний, чем все Армановы предки, некто, вооруженный сверкающим коленчатым копьем, беспощадно метил в темную спину с костяным гребнем. Он промахнулся раз и два, а третий раз едва не стал для Армана последним, и неминуемую погибель удалось отсрочить только судорожным, головоломным маневром.
Отец. Его отец кружил над морем, и его пронзила молния. В какую-то секунду Арману показалось, что призрак отца, призрак черного, убитого молнией дракона витает совсем рядом, что сквозь тучи смотрят его красные глаза.
Арман понял, что это смерть. Он не испугался и не испытал облегчения, только явилась, будто извне, торжественная мысль: так пришел конец славному роду…
Молния встала во весь рост – будто кто-то намалевал на небе огромное генеалогическое древо.
Юта смотрела на грозу сквозь решетку окна, ежилась от порывав ветра и вздрагивала от ударов грома.
Она не боялась грозы. Когда-то она бравировала своей храбростью в кругу прочих детишек; сейчас ей то и дело шли на ум слова седой няньки – воспитательницы маленькой принцессы Май.
– Молния, – говаривала старушка во время грозы, – молния драконов ищет… Не любит их, огнем выжигает. Как увидите молнию – знайте, это по драконью душу…
Юта вздрагивала, заслонялась от ветра и не знала, радоваться ей, горевать или пугаться.
Арман улетел пьяный, беспомощный; полчаса спустя налетела гроза, и вот уже столько времени прошло, а дракона все нет и нет…
А в живых ли он еще?
Если нет, то Юта свободна. Неясно пока, как выбраться из замка и найти дорогу домой, но тюремщик погиб и, значит, Юте не угрожает темная опасность, связанная со словом «промысел».
А если Арман жив? Сможет ли он вернуться, найти замок в кромешной тьме?
Если не сможет, то любой рыцарь, если он все-таки явится к ней на выручку, останется в полной безопасности. Конец страшным снам и тягостным мыслям. И замок, и сокровища – а вдруг в замке все-таки храняться сокровища – принадлежат ей, Юте, и тому, кто придет ее спасать.
Что так, что сяк – а выходит Юте большая выгода от этой грозы. Дракон гибнет в море – какой счастливый случай!
Хлестнула по глазам белая вспышка молнии.
Он рассказывал ей о своих предках. Он дал ей свою хламиду. Он поймал для нее козу.
Он может съесть ее, Юту. Он и освободителя съест.
Молния вспыхивала без перерывов – вокруг стало светло, как днем.
Он одинок и несчастен.
Замок сотрясался под ударами чудовищных волн.
На башне безумствовал ветер. Вцепившись в каменный зубец, Юта попыталась кричать – но ветер, глумясь над этой глупой затеей, заткнул ей рот. Она притихла, вжавшись в камень, слушая рев моря и удары молний. Что может сделать одна принцесса против разбушевавшейся стихии?
Он не найдет дороги домой. Он ослабеет. Молния убьет его. Загрохотал гром, будто спеша подтвердить эти ее мысли. Тогда Юта высунулась из-за зубца и показала небу язык.
Она помнила, где хранятся факелы. За раз удавалось принести всего десять-двенадцать; Юта боялась, что не успеет.
Факелы, горой сваленные на верхушке башни, немедленно промокли. Она не знала, займется ее костер или нет.
Упав в темноте, она ободрала колени, переломала все ногти на правой руке и больно ссадила щеку.
Огниво нашлось на камине; руки не слушались, искра не высекалась, факел не желал гореть.
Неконец, покачиваясь, она донесла огонь до башни. Ветер, расхохотавшись, тут же задул его.
Она повторила весь путь сначала, и, всем телом прикрывая огонь от ветра, сунула факел в груду таких же факелов, но залитых водой.
Огонь задымил и, как показалось ей, погас. Она готова была уже заплакать, когда из-под горы сваленных на башне факелов выполз неуверенный дымок.
Юта отступила. Костер вдруг вспыхнул, немного опалив ей волосы. Факелы у Армана были на редкость хороши, и Юте пришлось уступить площадку, окруженную каменными зубцами, бушующему огню.
Ветер бессильно ярился, только раздувая пламя на верхушке башни. Хлестал дождь, пылала груда осмоленных палок, Юта стояла внизу, на темной лестнице, и сжимала ладони.
Увидит? Или уже мертв? Увидит?
Арман увидел, но не сразу сообразил, что это не мираж и не видение.
Огонек казался далеким, слабым и маленьким. Но это был единственный маяк в этой мешанине из неба, воды и смерти.
И он полетел на огонек, бросаясь в сторону всякий раз, когда слышал над головой негромкий треск, предвещающий очередной разящий удар.
Море разевало сотни жадных пастей, окруженных пенными губами. Море хотело пожрать дракона.
Но огонек близился, и рос, и оборачивался костром, и вставала из темноты громада замка, и, последним усилием увернувшись от молнии, он бросил измученное драконье тело во Врата.
* * *
Утром небо очистилось. Площадка на вершине западной башни хранила следы пожарища – черные угли, черная копоть на камне, белесый пепел.
Арман прошелся по пеплу, и ноги его проваливались по щиколотку, оставляя за собой глубокие бесформенные следы – Арман хромал.
Руки его, особенно правая, болели и ныли от плечей до самых кончиков пальцев. Губы растрескались, глаза воспалились и едва выглядывали из припухших век. Горло потеряло способность издавать членораздельные звуки, и говорить поэтому приходилось шепотом.
– Я видел отца, – шепотом же сказал он Юте.
Та, сдержанная внешне, но изнутри переполненная сознанием собственного героизма, удивилась:
– Отца?
– Мне показалось… Отец погиб от удара молнии и рухнул в море. Я тогда еще чешуей не покрылся.
Помолчали. Арман осторожно двигал правым плечом, слушая, как стонут суставы.
– Отец иногда приходит ко мне во сне… Ты знаешь, у меня был очень суровый дед. Он воспитывал меня, когда я осиротел. Но он презирал меня. Он и отца презирал за то, что у него не было больше сыновей, моих братьев, способных убить меня в поединке…
Арман сипел, ему было трудно говорить.
– А мать? – спросила Юта, и тоже шепотом.
– Не помню… Отец рано… потерял мою мать.
Море, желтое после шторма, захламленное обрывками водорослей и рваными медузами, неуклюже возилось у подножья башни. Юте вдруг представилась молчаливая, печальная женщина – дракониха в облике человека, и как она стояла на башне и ждала – мужа? сыновей?
– А… какие они, женщины-драконы?
Арман молчал долго, и Юта поняла, что он так и не ответит.
– А вам бы хотелось… иметь братьев? – спросила Юта тогда.
Арман смотрел на море.
– У меня две сестры, – сказала Юта, будто раздумывая о чем-то. – У Вертраны, конечно, скверный нрав, но она по-своему любит меня. И я ее. А Май добрая и веселая, мне было бы одиноко, не будь у меня сестер… Мне и так одиноко.
Она вдруг улыбнулась своим мыслям:
– А знаете, когда мне было лет десять, я умела подстрелить из рогатки муху…
– Да? – удивился Арман. – А что такое рогатка?
Сладостно щурясь, Юта смотрела вдаль:
– Рогатка… Пажи, и поварята, и все детишки дворца ходили за мной табуном, и не видели, какая я дурнушка, им было плевать…
– Ну, – протянул Арман в нерешительности, – не такая уж…
Принцесса усмехнулась:
– Вам-то зачем деликатничать? Из-за моего уродства много слез пролилось. И моих, и чужих… Знаете, как бывает, когда ребятишки, повзрослев, вдруг увидят во вчерашней предводительнице – посмешище?
– Не знаю, – сказал Арман со вздохом.
– И не надо, – согласилась Юта. И тут же, без перехода, спросила:
– А что такое промысел?
Арман смотрел, как рождаются над горизонтом облака, светлые, с округлыми мягкими боками и плоской подошвой внизу.
– Что такое промысел? – голос Юты дрогнул.
– Это, – медленно ответил Арман, – то самое, чем так прославились мои предки и в чем я совершенно не преуспел. Это древний обряд, связанный… ты уверена, что действительно хочешь об этом узнать?
– Я уверена, – чуть слышно пробормотала Юта.
Арман разминал кисть правой руки пальцами левой.
– …связанный с похищением и последующим пожиранием принцесс.
Юта не побледнела, не закричала и не закрыла глаза.
– Что ж, – сказала она после паузы, – чего-то в этом роде я ожидала.
– Действительно? – удивился Арман.
Красавцы-калидоны плавно кружили над гнездом, то и дело вяло покрикивая.
– Значит, – спросила Юта тихо, – и доблестный Сам-Ар, и сыновья его, и Лир-Ир, и Нур-Ар, и Дир-Ар, и сын его Акк-Ар…
– Как ты запомнила? – удивился Арман.
– …все они были людоедами? – прошептала Юта, не обращая на него внимания.
Арман размял кисть правой руки и принялся за локоть.
– Людоедами… Какое… неудачное слово.
Юта не слышала его. На лице ее застыла маска не страха даже, а отвращения.
– Я разбирала их письмена… Я читала летопись их жизни… Они… Я думала, они были могучие, славные… А они ели людей, к тому же женщин!
– Не женщин, а невинных девушек, – пробормотал Арман. – Принцесс.
Юта обернулась к нему, и глаза ее исполнены были горечи и гнева:
– И тот, кто написал на камне эти строки… «Я поднимаюсь к небесам, и моя тень лежит в скалах, маленькая, как зрачок мышонка»… Это написал людоед?
– Нет, – быстро сказал Арман. – Это я написал.
Она уставилась на него, позабыв закрыть рот.
– А я не людоед, Юта, – он сжал свой локоть до хруста, – я же сказал тебе, что не преуспел в промысле… Потому я выродок, потому я ничтожество, потому я себя презираю.
– Презираешь?! – от потрясения Юта перешла на «ты».
– Послушай, у всякого рода свои законы… Твои сородичи презирают тебя, потому что ты некрасивая. Это считается изъяном. А мой изъян – в другом… Я… Ну, когда я был юношей, то я… Мой дед мог перешибить мне хребет одним ударом своего хвоста… Он… Я боялся его сильнее смерти, но это… Послушай, что ты так в меня вперилась? Сам не знаю… зачем тебе это… конечно, неинтересно.
Желая сгладить мучительную неловкость от своих нелепых слов, Арман вдруг протянул руку и с силой зашвырнул в море обгоревший факел.
Этот совершенно неожиданный и, конечно же, не представляющий угрозы жест исторг из ее груди крик, который по силе мог сравниться с предсмертным.
Удобно устроившись перед надтреснутым зеркалом, они молча смотрели на неторопливо сменяющие друг друга картины дворцовой жизни.
Сновали озабоченные горничные, прачки развешивали для просушки огромный флаг с кошачьими мордами; на кухне дрались поварята, король беседовал с генералами, пажи играли в камушки на заднем крыльце. Норовистое зеркало то и дело ухитрялось втиснуть между вполне связными сценками какую-то чепуху; особую слабость оно питало почему-то к домашним животным и подолгу любовалось самыми разными подробностями из их жизни.
Крестьянка доила корову; дрались собаки, ковыляла по обочине утка, влача за собой целую вереницу утят. Потом мелькание, пестрая сумятица – и вот уже королева Верхней Конты прогуливается по парку в сопровождении фрейлины.
– Мама постарела, – тихо сказала Юта. Арман уловил в ее словах упрек и нахмурился.
Поверхность зеркала снова подернулась рябью, потом пошла цветными пятнами и, наконец, прояснилась. Юта воскликнула, оживившись:
– А это моя сестра Май!
Девчушка сидела в парке, на кромке фонтана с золотыми рыбками – как раз там, где Юта так любила беседовать сама с собой.
Арман тоже узнал принцессу Май – до чего хороша она была тогда, накануне карнавала, как шла ей шляпка с лодочкой! – и тяжело вздохнул.
– Она совсем на меня не похожа, – сказала Юта, – и хорошо. Правда? Май пребывала в задумчивости. Рассеяно болтая рукой в воде и распугивая рыбок, она, казалось, не видела при этом ни фонтана, ни приближающуюся сестру Вертрану.
– Завтра устраивается купанье, – сказала Верта, подсаживаясь рядом на кромку. – Поедешь?
Май вытащила руку из воды. По ее пальцам скатывались прозрачные капли.
– Долго ты будешь всем показывать свое горе? – спросила Вертрана, понизив голос. – Неужели ты думаешь, что мне не жа…
Изображение заколебалось, помутнело и растаяло, а на смену ему после минутного мельтешенья пришло другое изображение – коровье стадо, забредя по колено в мелкую речушку, неспешно шевелило челюстями да хлопало хвостами по ребристым бокам.
– Та вторая – тоже твоя сестра? – спросил Арман.
Юта медленно кивнула.
Коровы не исчезали из зеркала минуты три; Юта смотрела мимо и думала о своем.
Потом зеркало снова помутнело, и сквозь этот туман проступили понемногу очертания птичьей клетки. В клетке вертелся крупный попугай, зеленый с красным; попугай беспрестанно болтал на только ему понятном языке, опасливо отодвигаясь от унизанной кольцами руки, которая норовила просунуть между прутьями решетки тонкий, холеный палец.
– …мна не по годам, – донесся из зеркала мужской голос, хоть рука, несомненно, принадлежала молодой женщине.
Мелодично засмеялся другой, слишком знакомый Юте голос. Юта заерзала:
– Велите зеркалу показать что-нибудь другое.
– Ты уже говорила мне «ты», – усмехнулся Арман.
Юта залилась краской:
– Прикажи зеркалу…
Арман пожал плечами:
– Ты же знаешь, иногда ему совершенно невозможно приказывать.
Попугай в зеркале неистово раскачивался на жердочке.
– Тити – хороший, – нежно сказал голос принцессы Оливии. – Ну скажи: Тити… Тити – хороший…
Попугай разразился птичьей бранью. Холеный палец отдернулся.
– Если ты хочешь знать мое мнение, папа… Успокойся, Тити… Если ты хочешь знать мое мнение, то вся эта история с драконом, ну как тебе сказать… Немного фальшивая. Я не удивилась бы, узнав, что похищение Юты придумано для того, чтобы выдать бедняжку замуж. Ты ведь знаешь, как ее родители переживали из-за того, что Юта обречена на вечное девичество?
Клетка качнулась. Попугай, наклонив увенчанную хохолком голову, выкрикнул резким металлическим голосом:
– Церремонимейстер!
Унизанная перстнями рука тут же попыталась погладить попугая через прутья клетки. Птичка в панике забила крыльями.
– Может быть, я немножко цинична, – вздохнул звонкий голосок Оливии, – дракон, конечно, ужасен… Но, папа, чего не сделаешь ради счастливого замужества? Юта уродлива, к сожалению, и помочь ей мог только ореол жертвы. Предполагалось, что кто-нибудь попробует ее «освободить», если это слово тут уместно. Увы… Теперь, я думаю, Юта придет домой сама, в лохмотьях, и заявит, что ей удалось бежать… Бедняжка.
– Осторожно, – обеспокоенно проговорил мужчина, – Тити клюнет тебя в палец.
Оливия звонко хохотнула. Потом продолжала серьезно:
– Нет, правда, как тебе эта версия – сватовства с помощью дракона?
– Трудно сказать, – неуверенно протянул мужской голос. – Дракон-то не игрушечный?
– Не знаю, не знаю… Может быть, наемный?
Оглушительно заверещал Тити.
– Мне всегда было жаль Юту, – сказала Оливия. – Но до тех пор, пока она не открывала рот. Если уж ты уродлива, стоит хоть вежливости научиться! Девушку украша…
Зеркало замигало, вспыхнуло и тут же, без перехода, показало поросенка с хвостом-пружинкой, взбирающегося на кучу отбросов.
Арман молчал. Юта улыбалась, но от этой улыбки у нее болели губы:
– Каково?
– Кто это? – тихо спросил Арман.
– Соседская принцесса… Вот бы кого тебе похитить – от рыцарей бы отбоя не было.
Поросенок деловито копался рыльцем в мусорной куче.
– А идея у нее неплохая, – сказала Юта как могла весело. – Ты бы хотел работать свахой?
Арман посмотрел на нее невидящим взглядом. Юта забавлялась изо всех сил:
– Если по две принцессы в месяц, но можно и три… Ладно, если две, то это двадцать четыре свадьбы в год! А если похищать сразу нескольких…
Она осеклась, не сводя глаз с зеркала. В зеркале был принц Остин.
Он медленно ехал на лошади темной масти, и лошадь горестно опускала голову, потому что принц то и дело отпускал поводья.
Дорога – незнакомая Юте, посреди леса проложенная тропа – была пустынна. Принц ехал один, угрюмый и мрачный, с непривычными вертикальными складками над переносицей. Вот Остин глубоко вздохнул и поднял голову, Юте показалось, что глаза их встретились, и она едва удержалась, чтобы не окликнуть его. В ту же секунду зеркало помутилось на миг, чтобы тут же показать петуха, подминающего под себя курицу.
– Друг? – быстро спросил Арман.
Юта промолчала.
– Кто он тебе? А, Юта?
– Да никто, – буркнула она нехотя. – Это принц страны Контестарии по имени Остин.
– Принц, – Арман встал. – Как он к тебе относится?
Юта подняла на него измученные глаза:
– Какая разница, Арман?
Он расхаживал по комнате:
– Принц… Он не трус, надеюсь?
Тогда Юта тоже встала: