Получив от Гитлера почти неограниченные полномочия и умиротворив Геринга, я приступил к претворению в жизнь своей концепции «личной ответственности в промышленности», как я это вкратце сформулировал. В наши дни никто уже не оспаривает тот факт, что удивительно быстрым подъемом военная промышленность была обязана именно этому плану. Однако его принципы вовсе не были новыми. И фельдмаршал Мильх, и мой предшественник Тодт практиковали назначение лучших технических специалистов из ведущих промышленных фирм на руководящие посты в сфере производства вооружений. Правда, и Тодт не был здесь первооткрывателем. Истинным творцом концепции «личной ответственности в промышленности» был Вальтер Ратенау, талантливый еврей, сумевший в Первую мировую войну перевести немецкую промышленность на военные рельсы. Он понял, что значительного увеличения объемов производства можно достичь с помощью обмена техническим опытом, разделения труда между заводами и стандартизации. Еще в 1917 году он объявил, что эти меры гарантируют «удвоение объемов продукции без дополнительного оборудования и без увеличения затрат на оплату труда». На верхнем этаже министерства Тодта сидел один из старых сотрудников Ратенау, в Первую мировую войну занимавшийся поставками сырья и впоследствии написавший докладную записку о своей структуре. Тодт неизменно пользовался его советами.
Мы образовали «директивные комитеты» для различных типов вооружения и «директивные объединения» для распределения сырья. Всего получилось тринадцать комитетов, связанных с тринадцатью объединениями, – по одному на каждое звено моей программы производства вооружений[99]. Наряду с комитетами и объединениями я учредил комиссии по разработке новых видов вооружений, в которые, кроме лучших разработчиков оружия, привлек армейских офицеров. Эти комиссии должны были руководить производством новых изделий, совершенствовать технологии на ранних стадиях и останавливать ненужные проекты.
Руководители комитетов и объединений – и это было самым важным в нашей концепции – должны были обеспечить выпуск каждым заводом определенного вида продукции, но непременно в максимально возможном количестве. Из-за вечной нетерпеливости Гитлера и Геринга, выражавшейся в постоянной смене программ, заводы пытались добиться одновременно четырех-пяти разных подрядов по возможности от различных ведомств, чтобы в случае неожиданного расторжения контракта не остаться без дела. Более того, вермахт часто заключал договора на ограниченный срок. Например, до 1942 года производство боеприпасов то уменьшалось, то резко увеличивалось в зависимости от спроса, а спрос менялся при проведении молниеносных военных кампаний. Такое положение не позволяло наладить ритмичное производство, мы же обеспечивали заводы долгосрочными заказами на однородную продукцию.
Благодаря нашим нововведениям производство вооружения, в первые военные годы напоминавшее сдельщину, стало валовой индустрией. Поразительные результаты не заставили себя ждать, хотя, как ни странно, проявились не в тех отраслях, где уже применялись современные технологии, как, например, в автомобильной индустрии, – там увеличение объемов производства было почти невозможно. Свою задачу я видел главным образом в том, чтобы выявить проблемы, накопившиеся за долгие годы рутинной работы, но решение их намеревался поручить специалистам. Я вовсе не пытался сузить круг своих обязанностей, а, наоборот, стремился охватить как можно больше отраслей экономики. Преклонение перед Гитлером, чувство долга, честолюбие, гордость – все это были сильные побудительные мотивы. В конце концов в свои тридцать шесть лет я был самым молодым министром рейха. В мой «аппарат индустрии» входило уже более десяти тысяч сотрудников, но персонал министерства составлял лишь двести восемнадцать человек. Это соотношение отвечало моим взглядам на роль министерства как руководящей структуры и моей концепции «личной ответственности».
По сложившейся традиции большинство вопросов докладывал министру статс-секретарь, который по своему усмотрению решал, что важно, а о чем можно и умолчать. Я нарушил этот порядок и подчинил себе напрямую более тридцати руководителей «аппарата индустрии» и не менее десятка руководителей отделов министерства[100]. Предполагалось, что между собой они должны договариваться сами, но я оставил себе право вмешиваться в решение важных вопросов, если возникали разногласия.
Наш метод работы был столь же необычным, сколь и наша новая структура. Консервативные бюрократы из высших органов государственного управления с презрением называли нас «шустрым министерством», «министерством без организационного плана», «министерством без чиновников», а лично меня обвиняли в сумбурном, или «американском», подходе. Мое объяснение: «Когда сферы полномочий строго разграничены, люди могут заниматься исключительно своим делом» было вызовом кастовому менталитету бюрократии и в каком-то смысле соответствовало убеждению Гитлера: гений может управлять, руководствуясь одной интуицией.
Многих раздражали и мои методы подбора кадров. Вступив в должность, я, как отмечено в протоколе совещания у фюрера 19 февраля 1942 года, немедленно распорядился всех руководителей важнейших отделов «старше пятидесяти пяти лет сменить их заместителями не старше сорока лет».
Всякий раз, когда я докладывал Гитлеру о своих организационных планах, он не выказывал ни малейшего интереса. У меня создалось впечатление, что он просто не желает заниматься этими проблемами. В некоторых областях он был не способен отличить важное от второстепенного. Он также не любил четко разграничивать сферы полномочий. Порой он сознательно поручал различным ведомствам или лицам одинаковые или почти одинаковые задания, комментируя это примерно так: «При подобном подходе работу выполнит сильнейший».

За первые полгода моего пребывания на посту министра мы значительно увеличили выпуск продукции во всех подведомственных отраслях промышленности. Согласно «Показателям выпуска готовой продукции немецкой военной промышленности», в августе 1942 года по сравнению с февралем выпуск артиллерийских орудий увеличился на 27 процентов, танков – на 25 процентов, а боеприпасов – на 97 процентов, то есть практически удвоился. В целом производство вооружения увеличилось на 59,6 процента[101]. Мы, без сомнения, мобилизовали до тех пор не использованные ресурсы.
Через два с половиной года, несмотря на начавшиеся массированные авианалеты, мы увеличили средний цифровой показатель общего объема военной продукции с 98 в 1941 году до 322 в июле 1944 года. За тот же период количество работавших в военной промышленности увеличилось всего на 30 процентов. Нам удалось удвоить производительность труда и достичь результатов, спрогнозированных Ратенау в 1917 году: удвоения выпуска продукции без расширения производства или трудовых затрат.
И дело вовсе не в чьей-то гениальности, как часто утверждали. Многие из моих подчиненных были опытнее и профессиональнее меня в своих областях, но ни один из них не мог, как я, опереться на авторитет фюрера, а поддержка Гитлера решала все.
Кроме организационных инноваций успеху способствовало и то, что я применял методы управления, свойственные экономикам демократических государств. Эти методы основаны на абсолютном доверии ответственным промышленникам, пока это доверие оправдывается, а потому стимулируют инициативность, заинтересованность, ответственность за принимаемые решения. У нас же обо всех этих факторах давным-давно позабыли. Давление и принуждение, конечно, поддерживали определенный уровень производства, но уничтожали всякую инициативу. Я счел необходимым заявить во всеуслышание, что промышленники вовсе не «умышленно лгут нам, обворовывают нас или каким-либо иным образом пытаются причинить ущерб нашей военной экономике»[102].