Шестьдесят или семьдесят километров тому назад Игорь был в центре Млечного пути, все небо на него свалилось, буквально опрокинулось, упало, а теперь, спустя какой-то час, тот дикий, необъятный и безжалостный космос так отдалился, отлетел, вознеся, что видел Валенок перед собой из белого, блестящего одну Луну да яркую точку Венеры прямо над ней.
Он ехал и думал, что шестьдесят километров тому назад впервые в жизни совершил что-то действительно спонтанное, не рассчитанное заранее, не продуманное в деталях, абсолютно импульсивное, естественное. Он думал об этом и не знал, одобрила бы эту импульсивность Алка. Движение, источником которого не радость была, не счастье или сила, а унижение, позор.
Алка, которая в кардиоцентре, когда он приезжал ее проведать, лишь два слова повторяла: «Мне страшно, мне страшно»…
Да и нужно ли теперь ее одобрение? Ведь не нужно было тогда, много лет назад на Кие, когда она в бурной, бешеной воде просто держалась за его шею. Не нужно было знать и понимать, как же он устоял. И почему остался на двух ногах. Ну и теперь не надо. Не надо ничего.
Просто стоять, сколько получится. Сколько возможно. А как и почему, неважно. Может быть, год, может быть два, может быть три. Как выйдет, как получится, и будет наградой за эти три или четыре года несколько мгновений счастья и покоя вместе. А вместе — это с небом, а вместе — это с первым утренним светом, с черной горой, похожей на раскрытую ладонь, с рекой, в которой однажды вместе надо утонуть… Исчезнуть без следа…
И всякий раз, когда он думал о бесследности, исчезновении, последней точке, он вспоминал дочь. Настю, которая, уехав в январе, за это время прислала одну открытку, два раза позвонила, в самом начале, и денег, и никаких денег ни на какую учебу не просила. Забудет ли она его и мать, как слово «блин», которого нет и не предвидится в немецком языке? Отрежет все бессмысленное, бестолковое, ненужное — и счастье, и любовь, и ненависть… Да, ненависть, начав подъем из этого подвала, из тупика, где только сырость, темнота и надписи на стенах… Да, надписи…
И впервые в жизни Игорь подумал с облегченьем, с радостью о том, что дочь, наверное, никогда, никогда в жизни не увидит его могилу. А значит, никогда, никогда не увидит и не прочтет то, что однажды он увидел и прочел на отцовском темно-красном камне. Черной яркой эмалью.
Ебаный конь.