У меня несколько раз в году возникает спонтанное, непреодолимое и ничем не перекрываемое желание прочитать Пелевина и заморочиться на интерпретированном им буддизме, с этим отрицанием бытия, кармой, дхармой, пустотой, которой на самом деле нету, истиной, как анфиладой лингвистических тупиков, которую просто выразить невозможно и кошерными диалогами из серии "-Что меня всегда поражало, - сказал он, - так это звездное небо под ногами и Иммануил Кант внутри нас. -Я, Василий Иванович, совершенно не понимаю, как это человеку, который путает Канта с Шопенгауэром, доверили командовать дивизией."
Вчера, дочитав "Жизнь насекомых", пока пытался заснуть, всерьез задумался над тем, а что если я все еще в камере сенсорной депривации, которую опробовал в прошлый четверг, и на несколько секунд мне стало страшно.
Потом я начал осознавать, что с каждым прочитанным романом Пелевина, становится одним романом Пелевина, который я не читал, меньше. И, рано или поздно, я окажусь в той временной точке, когда мною будет полностью исчерпан весь Виктор Олегович, а достойных авторов-заменителей пока не изобретено и что надо будет делать в такой ситуации, я категорически не понимаю.
"Жизнь насекомых", крайне демотивирующая книга, пожалуй. Особенно в главе Paradise про жизнь таракана:
"Проснувшись утром, он начинал рыть тоннель дальше, разгребая землю мощными передними лапами и отбрасывая ее задними. Через несколько минут среди серо-коричневых комков почвы появлялся завтрак. Это были тонкие отростки корней — из них Сережа высасывал сок, читая при этом какую-нибудь газету, которую он обычно откапывал вместе с едой. Через несколько сантиметров из земли появлялась дверь на работу, промежуток между ней и завтраком был таким узким, что иногда земля осыпалась сама, без всяких усилий с его стороны. Сережа никак не мог взять в толк, как это он роет и роет в одном направлении и все равно каждое утро откапывает дверь на работу, но зато понимал, что размышления о таких вещах еще никого не привели ни к чему хорошему, и поэтому предпочитал особенно на эту тему не думать."
Перед этим меня высадило от главы "Черный всадник", где насекомые-растаманы (постмодернист и шестидесятник), обнаружившие в свежей партии травы конопляных клопов, которых скрутили в косяк и скурили, сами оказались клопами побольше, которые точно также были завернуты и скурены, но уже комаром на пляже.
Но книгу сделал, безусловно, светлячок Митя, который просветлялся весь роман:
" — Не знаю, — сказал Митя. — Как будто раньше было в жизни что-то удивительно простое и самое главное, а потом исчезло, и только тогда стало понятно, что оно было. И оказалось, что абсолютно все, чего хотелось когда-то раньше, имело смысл только потому, что было это, самое главное. А без него уже ничего не нужно. И даже сказать про это нельзя".
И:
" — Я сейчас понял, — сказал он, — что мы на самом деле никакие не мотыльки. И не….
— Вряд ли тебе стоит пытаться выразить это словами, — сказал Дима. — И потом, ведь ничего вокруг тебя не изменилось от того, что ты что-то понял. Мир остался прежним. Мотыльки летят к свету, мухи — к говну, и все это в полной тьме. Но ты теперь будешь другим. И никогда не забудешь, кто ты на самом деле, верно?

— Конечно, — ответил Митя. — Вот только одного я не могу понять. Я стал светлячком только что или на самом деле был им всегда?"