Папа Хемингуэй

И мне на память пришло его dicho: человека можно победить, но уничтожить — нельзя. Может, это и правда, но Эрнест предпочитал обратное высказывание. Я вспомнил слова Уолша: «Потребуется много времени, прежде чем он выдохнется. Но до этого момента он успеет умереть».

Он слегка ударил меня по плечу. — Ну что, старина Хотч? Совсем тебя замучил, мой мальчик?

— Ну что ты, Папа! С тобой я пережил самые лучшие минуты в моей жизни.

— И все?

— Черт возьми, ты же сам как-то сказал, что, если отправляешься в дальней путь, надо быть готовым, что обязательно получишь пару ударов по заднице. Ты ведь тоже бывал в нокдауне.

— Конечно! И не раз. Но на счет «три» уже был готов вскочить.

— Слегка шатаясь.

— Ну да. Сейчас встаю на счет «шесть». Может, на «семь».

— Но сейчас у нас другие правила — считаем до «восьми».

— Черт возьми, как бы мне хотелось поехать на скачки! Но в Отейле и правда лучше весной. Напишу Джорджу, путь уже начинает работать над списками лошадей. Береги деньги, Хотч, будем ставить на дух Батаклана.

Я почувствовал, что медсестра уже ждет Эрнеста, и вошел в лифт.

— Спасибо, что приехал, — услышал я его последние слова

Вернуться в Африку после всех этих лет — словно пережить первое приключение в своей жизни. Люблю Африку, она для меня — второй дом, и, если человек так чувствует, не важно, где он родился. Важно, куда ему хочется приехать.

В таком романтическом настроении пребывал Хемингуэй весной 1953 года, отправляясь из Марселя в Момбасу. К сожалению, после столь замечательного начала путешествие было омрачено целым рядом неудач, и их последствия мучили Эрнеста до последних дней его жизни

Старинная испанская пословица гласит: если у вас есть кусок золота ценой в двадцать долларов, вы всегда можете получить за него немного мелочи.

— Включу повесть в большую книгу, — говорил Эрнест на следующее утро, после того как я высказал ему свое восхищение. — Это будет морская часть. Перед тем как опубликовать ее, напишу и другие части, посвященные земле и воздуху. Мог бы сделать и три отдельные книги, потому что эта повесть вполне самодостаточна. Но зачем? Рад, что ты тоже считаешь, что повесть может быть напечатана без двух других. В ней — старое двойное dicho, которое я знаю.

— Что это такое — двойное dicho?

— Это выражение, которое означает утверждение или отрицание. Здесь dicho означает: человека можно убить, но победить — нельзя.

Мэри рассказывала мне, что, когда она печатала «Старика и море», ей казалось, что текст повести, в отличие от его других произведений, сразу же был совершенен, и действительно, страницы «Старика и море» избежали обычного для Эрнеста долгого и мучительного процесса редактирования.

Но помни, свободная профессия — это как жребий, может выпасть победа, а может — и поражение. Так что если ты когда-нибудь будешь нуждаться, скажи мне. Мы оба помним, как нам было хорошо вместе, и у нас еще кое-что впереди. Я всегда считал тебя близким мне человеком, настоящим другом. Прости за все, что было не так, как хотелось бы, прости, если принес тебе неудачу. Но я всегда готов сметать на нашем пути все, что мешает двигаться вперед. Да, джентльмены, это замечание слегка сентиментально — ну что ж, отнесите его на счет моей чувствительности. Но ведь мы пьем «Шато-дю-Папе», а это вино тоже слегка сентиментально.

Мистер Уильям Фолкнер тоже выступил со своими соображениями по поводу книги. Он говорит, что ты никогда не заходил ни за какие пределы, утверждает, что у тебя недостает смелости и ты никогда не используешь слов, которые неизвестны читателю и которые он должен искать в словаре.

— Бедный мистер Фолкнер! Неужели он действительно думает, что о сложных чувствах можно рассказать лишь сложными словами? Он считает, я не знаю таких слов. Я все их прекрасно знаю. Но те слова, которыми я пользуюсь, — старше, проще и лучше. Читал его последнюю книгу? Это все довольно пикантно. Но раньше Фолкнер действительно хорошо писал — еще до появления этой пикантности, или когда у него получалось использовать ее правильно. Читал его рассказ «Медведь»? Почитай, и ты увидишь, как он был когда-то действительно великолепен.

Мне никогда не удавалось узнать от критиков что-нибудь полезное. В этой книге я ушел в сложную математику, начав с простой арифметики, дошел до геометрии и алгебры. Следующим этапом будет тригонометрия. Если они этого не понимают, ну их к черту

1949 году, когда Фолкнер получил Нобелевскую премию по литературе, Эрнест сказал: «Еще ни один сукин сын, когда-либо получавший Нобелевскую премию, не написал ничего такого, что заслуживало перечитывания». В то время высказывание Эрнеста было расценено как охаивание недостижимого, но в приложении к его собственной судьбе эти слова, несомненно, являются пророчеством. Мне кажется, что присуждение Нобелевской премии сыграло в творческом упадке Эрнеста большую роль, чем авиакатастрофы в Африке, которые могли послужить причиной импотенции, чем ссоры с женой и чем вынужденный отъезд с Кубы, от «Пилар» и финки, где ему так хорошо работалось. Как часто Эрнест с завистью вспоминал о Жан-Поле Сартре, который смог отказаться от Нобелевской премии, когда ему присудили эту награду.

«Я думаю, Сартр понимал, — однажды с печалью и сожалением сказал Эрнест, — что эта премия — проститутка, которая может соблазнить и заразить дурной болезнью. Я знал, что раньше или позже и я получу ее, а она получит меня. А вы знаете, кто она, эта блудница по имени Слава? Маленькая сестра смерти».

«Все хорошие книги имеют одно общее свойство — они правдивее, чем реальность, и, перевернув последнюю страницу такой книги, вы почувствуете, что события, описанные в ней, происходили в действительности, и происходили именно с вами. И тогда счастье и горе, добро и зло, радость и печаль, еда, вино, люди, погода — все, о чем вы прочитали, навсегда останется частью вашего прошлого. Если вы можете это дать читателю — вы настоящий писатель».