С ключом на шее

Он даже обзавелся собственной двуглавой церквушкой, внезапной, как кокошник на дежурном буровой платформы.

Она нагоняет ледяную жуть, ту самую, что прячется иногда за словами «вырастешь — поймешь». Яна думает, что, может, не так уж и хочет расти, если ей придется понять то, что кроется за этим мертвым взглядом.

Добровольно принятые путы лопались, как гнилой ситец юбки до пят, клочьями опадали за спиной и тут же исчезали за горизонтом — так быстро она бежала.

Его глаза превращаются в два шарика блестящего базальта, вымороженного, как бесснежная зимняя ночь, чернее вороньих перьев, древнее земли. Два шарика тьмы проворачиваются в глазницах, устремляясь к Груше. Базальт плавится, превращается в темную болотную воду, трясину под матрасом, густую черную жижу, оставшуюся от мертвых динозавров. В ней отражается Груша с широко раскрытым ртом,

Конфета оказалась совсем не вкусная, из слишком сладкого молочного шоколада, с ненавистной, приторной желейной начинкой.

Он пытается сказать что-нибудь, пытается выдумать объяснение, но язык превратился в разбухший комок ваты, а лицо залито кипящей багровой лавой. Стоит посмотреть на него сейчас — и все станет понятно.

Но выступающее из стены окно отделено от комнаты плотными портьерами и тюлем, и, сидя здесь, Яна не попадется случайно на глаза: ее заметят, только если будут нарочно искать.

а я… ну… сдался. Если бы я стал упираться и доказывать, что говорю правду, им бы так страшно стало…
— Или тебе пришлось бы узнать, что они не хотят тебе верить и поверят никогда

Спина у Яны из холодного, как лед, бетона, ноги — мягкие болтающиеся колбаски тряпичной куклы, а от сердца остался лишь трясущийся мелкой дрожью комок в солнечном сплетении. Окаменелое лицо сползает вниз под собственной тяжестью. Серая муть постепенно заливает зал

Яна вдруг вспоминает, что в большой комнате за диваном спрятан леденец, а еще — книжка, «Черная стремнина» Уильяма Денбро. Отпечатанная на серой газетной бу