Науки о человеке: история дисциплин

В этом смысле изучение дисциплинарности как формы институционализации знания — по «нормальной модели» (исследовательская область — специальности — дисциплина), предложенной Норбертом Маллинзом и Ричардом Уитли еще в середине 1970-х годов[19], — уже явно не позволяет охватить сложность современного и исторического деления наук о культуре или наук о природе (см. подробнее в заключительной главе монографии о социологических трактовках дисциплинарности).

В отличие от наук о природе, науки о человеке (разные отрасли знания о человеческом мире, а также взаимосвязи между ними) куда реже становятся предметом целостного рассмотрения, которое бы одновременно учитывало действие исторических, социологических и эпистемологических факторов

дисциплинарный подход при более детальном рассмотрении, как будет продемонстрировано далее, обнаруживает свою историческую локализацию[1]. Ведь, по мнению большинства исследователей, он становится ключевым принципом организации науки не раньше первой половины XIX в.[2], а прежние системы дифференциации знания соотносятся со знакомым нам дисциплинарным делением лишь отдаленно. «Свободные искусства» Средневековья[3] и исходное членение университета по факультетам[4], специализация гуманистических штудий[5] и само понятие disciplina (не имевшее поначалу явных ученых коннотаций[6]), а также многочисленные способы классификации знания, изобретения или переизобретения новых отдельных наук, особенно популярные в раннее Новое время, — все это было только предвосхищением нынешнего, социально определенного устройства «древа познания».

Дисциплина при этом осознается как явление множественное: в отличие от мудрости, знания или науки вообще, каждая дисциплина никогда не тотальна, она партикулярна. Охватывая собственную, выделенную по особым характеристикам сферу, она всегда существует только в ряду прочих дисциплин.

нтересно также, что рядом со словосочетанием «лингвистическая экспедиция» невозможно представить себе синоним «языковедческая экспедиция»