Романеска

Праведный гнев врачевателей лишь распалил любопытство, особенно среди поэтов, почувствовавших себя облеченными некой миссией. В их обязанности входило воспевание подвигов доблестных рыцарей, развлечение коронованных особ, просвещение простого люда посредством басен, а служение заключалось в передаче человеческих эмоций, в толковании их собственно человеку, слишком обремененному заботами, чтобы воспринимать все эти душевные штучки. Они общались с музами, отличались изысканными манерами, изящно обращались со словом и считали своим долгом описывать нравы своих ближних, в отличие от перегруженных умом философов и ученых, лишавших страсти их возвышенной субстанции. Как-то ночью менестрели, трубадуры и прочие скоморохи собрались вокруг погруженного в тишину дома и, вооружившись флейтами и виолами, приготовились записывать послание любви, недоступное слуху простых смертных.
Увидев такой цветник талантов, любовники догадались, что им выпало невероятное счастье присутствовать на исключительном концерте. Время серенад уже давно прошло, приближался рассвет, а с ним и уникальная возможность в суровый час пробудить крестьян музыкой. «Господа, возвысьте наши души звуками, потрясите сердца песнями, мы ведь так же достойны их, как и король Франции».
Услышав этот призыв, артисты внезапно почувствовали, что вдохновение покинуло их. Однако истинная причина их досады крылась гораздо глубже: история этих державшихся столь вызывающе влюбленных не нуждалась в их стихах — ее не надо было украшать, она и так была прекрасна. Ей не нужны были ни их одобрение, ни поэтический настрой.
Тогда, назло покинувшим их музам, они принялись сочинять глумливые стишки, издеваясь над своим призванием прославлять красоту и справедливость. Воспевая весну, они называли ее уродиной, солнце скаредным, звезды глупыми, небо ничтожным, природу заурядной, лань порочной, а ее детеныша — плутом и обманщиком. И до конца своих дней будут они петь отвратительную балладу о грубых деревенщинах, которые однажды ночью заставили бардов замолчать.

мужчинами и женщинами движут противоположные интересы, несовместимые желания, и время лишь обостряет эти противоречия

Заурядность, самое грозное его оружие, метила в самые низы, создавая обыкновенные цели, доступные любой бездари, покровительствуя мелким сговорам, лжи во спасение, компромиссам и действиям «на худой конец». Сияющая заурядность стала цементом для его грандиозного здания.

Однако одним из самых великих его творений стала заурядность и ее производные, ибо он считал, что, в противоположность высоким движениям души, именно ничтожность заключает в себе всю правду относительно живых существ и суетности их устремлений

Голод и страх, страх и голод — они вечно состязаются в силе своей власти над человеком, но могут действовать и заодно, передавая друг другу эстафету, ибо, стоит человеку утолить голод, как страх раскаленным углем начинает жечь ему нутро, и единственное, что может смирить этот жар, это иной огонь — огонь голода, который, возвращаясь, вытесняет все другие чувства.

До того, как прагматизм, реализм, эмпиризм, рационализм выступили против нее единым фронтом, до того, как страх перед страданием стал причиной страданий, до того, как ей стали предпочитать одиночество, гарантирующее от всех рисков

страх перед страданием стал причиной

Если с отдельным человеком еще можно было как-то найти взаимопонимание, то с группой это по-прежнему было немыслимо

Можно ли совершить малейший акт милосердия, не познав прежде всего этого откровения

Чувство мести и его «святая троица» — горечь, досада, злоба — неисчерпаемая манна, источник преступной энергии, объясняющие одновременно и вспыльчивость озлобленного человека, и бесконечное терпение злопамятного; месть, которая разом смыла оскорбление с Каина, когда он наказал Авеля за то, что Бог предпочел его