Окна во двор

Будем жить гей-семьей на улице, названной в честь спидозного гея. Миленько.

е?
Лев улыбнулся в ответ.
— Пока ни одна не повелась.
Слава цыкнул.
— Ну и дуры.

Невозможно быть счастливым, когда плохо всем, кого ты любишь

куда он денется? У меня его паспорт. Он у нас в рабстве.

Может, все наоборот?

Может, руки – это рот,

Может, окна – это двери.

Может, сосны – это ели,

Пути прямо – поворот,

Если любит – значит, бьет.

Может, спуски вниз – восстанье,

Может, смерть – это дыханье,

Может, в венах бьется ртуть,

Отобрать – это вернуть

Ко­гда она ушла, Лев тут же подлетел к Славе.

— Ты слышал, что она говорила?

— Про школу в соседнем квартале?

— Нет! Она говорила «ваши дети». Твои и мои. Наши. Понимаешь?

— А-а, — смекнул Слава. И тут же сказал, будто ничуть не удивленный: — Ну конечно, это само собой.

Лев разулыбался от подступившего счастья. Слава, обхватив его за талию, прижал к себе, шепнул: «Добро пожаловать в новую жизнь» — и нежно прикоснулся губами к его губам.

Сударь, вы тут чаек соблазняете в мое отсутствие?

Лев улыбнулся в ответ.

— Пока ни одна не повелась.

Слава цыкнул.

— Ну и дуры.

Выглядишь шико-блеско.
— Спасибо.
— Это не комплимент

а родители нихера не считывали мои намеки и вообще занимались только своими проблемами.

— А на нем можно что-нибудь написать, как на гипсе? — заинтересовался Ваня.

— Ты на всём хочешь написать какую-нибудь гадость, даже на мне, — фыркнул Лев.

Видимо, тоже вспомнил коробку с пианино, подписанную как «говно».

— Нет, ничего такого! — оскорбился Ваня. — Я бы нарисовал там сердечко.

— Правда?

— Правда, — хлопая глазами, кивнул Ваня.

В следующий наш визит Слава принес с собой маркер, и Ваня, страшно довольный собой, написал на бандаже с правого боку: «Лох».