В спорах о России: А. Н. Островский

В тихую провинциальную губернию, где смирно поживают попивающие помещики и пышнотелые вдовушки под негласным руководством грозной барыни Мурзавецкой, заявляются два «волка» – девица Глафира, мечтающая подцепить богатого мужа, и делец Беркутов, положивший глаз на аппетитное имение помещицы Купавиной. С виртуозным и артистическим бесстыдством «волки», разумеется, кушают своих «овец», а провинциальные жулики, воображавшие себя очень ловкими и смышлеными, посрамлены в гордыне. На каждого волчонка найдется волк поматерее, каждый обманщик и сам будет обманут – лес, братец! Если не хочешь быть ни волком, ни овцой – ступай отсюда в другой мир, где живут по другим законам. А здесь – только так.

Играют актеры неспешно, с аппетитом, с подробностями, с правильными, полными смысла паузами. А зал прямо-таки замирает и стонет от удовольствия: публике по-прежнему нужен, необходим как воздух традиционный русский бытовой, психологический театр. Тому, кто его отрицает, хорошо бы для начала научиться его делать – ведь отказаться можно только от того, что имеешь, а как иначе?

Сцена у «Русской антрепризы» совсем крошечная, однако вместила и кривой дощатый забор, и фасад домика Оброшеновых, и даже сирень у забора – ее ветку отломит звероватый купец Хрюков, чтобы обтереть щегольские сапоги (художник Олег Молчанов).

Лучший способ взаимоотношений с автором давно известен. Он был безоговорочно принят в Московском Художественном театре, его придерживались Георгий Товстоногов и Анатолий Эфрос. Это глубокое творческое понимание и воплощение авторского мира. Такой метод характерен для благородной «господской культуры», для тех, кто понимает разницу между авторским и исполнительским талантом, знает вообще цену таланту и творчеству. Немыслимо, чтобы Немирович-Данченко или Товстоногов могли надругаться над чужим текстом, испортить чужую работу и хладнокровно заявить потом, что это так и надо, потому что они так видят

Солодилин играет этюд о человеческом достоинстве, живущем в сердце скромного, неудачливого человека, обиженного судьбой, – и он точно из другого пространства и из другого времени. Правда торжествует: добротная, спокойная работа оренбургского артиста убивает напрочь эстрадное столичное кривлянье. Зритель мгновенно опознает в Солодилине друга и любимца, понимает его, сочувствует ему и неприязненно ежится, когда на сцене его нет. Один актер, пошедший на диалог с автором, убирает всех, кто разводит свою мороку вне автора!

Разве можно позволять актерам так орать? Повышение тона – это сильный прием, его надо использовать осторожно, в каком жанре не был бы спектакль.

Такая история прорастает сквозь текст Толстого, конечно, вызывая некоторое сопротивление: а зачем тут текст Толстого? Историю про опустившегося питерского интеллигента, ушедшего зачем-то на дно жизни, мог бы написать любой питерский драматург приличной квалификации

живет в своем доме, «за забором» – немножко не так, как мы, а в общем похоже.

Спектакль «Правда – хорошо, а счастье лучше» режиссера Сергея Женовача считается признанной удачей.

Именем Малого театра – символа косности – ругались новаторы ХХ века, уничтожая русский, бытовой, жизнеподобный театр. Когда он был наконец уничтожен и на его обломках уселись пировать нетопыри и панночки, оказалось, что забыли спросить зрителя – а хочет ли он уничтожения бытового театра? Малый театр отвечает на этот вопрос, подробно и развернуто.