Кант

Благодаря этой априорно синтетической природе времени и пространства возможна математика, как настоящее познание, т. е. образуемое из синтетических суждений а priori. Числа суть
априорные, но вместе с тем воззрительные акты сложения (Zusanimensetzung) во времени; геометрические величины суть такие же априорные и воззрительные акты сложения в
пространстве. Подлежат счислению и измерению, т. е. находиться во времени и пространстве, есть
всеобщее и необходимее (потому что а priori полагаемое) условие всего чувственного, вследствие
чего и учение свое о времени и пространстве К. назвал трансцендентальною эстетикою (от
αισθηαις — чувство, ощущение).
Но, кроме воззрительной математической связи чувственных фактов, мы постигаем еще их
связь рассудочную или логическую. Так, мы полагаем, что один факт есть причина другого; в
сложном ряде изменений мы различаешь преходящие элементы от пребывающих; мы
утверждаем, что при таких-то условиях данный факт возможен, а при таких-то необходим, и т. д.
Если бы такая связь была связью вещей самих по себе, то мы не могли бы ее познавать так, как
познаем; ибо во 1-х, нельзя понять, каким образом нечто пребывающее вне нас и независящее от
нас может войти в нас и сделаться нашим понятием; во 2-х, если бы и возможно было такое
реальное воздействие внешнего предмета на субъекта для произведения познания, то это
воздействие в каждом случае было бы только единичным фактом, и такой же фактически
(эмпирически) характер имело бы и происходящее отсюда познание. Положим, мы могли бы
воспринимать два реальные предмета в их объективной независимой от ума связи—это давало
бы нам право утверждать, что они связаны между собою во всех тех случаях, когда мы их
воспринимали; но случаи, хотя бы и многие, не содержать в себе того признака всеобщности и
необходимости, которым отличаются законы от фактов, и который, действительно, находится в
нашем естественно-научном познании. Наконец, в 3-х, самое представление внешних предметов, связанных между собою так или иначе и различным образом действующих друг на друга и на нас
— самое это представление сложного вне-бытия уже предполагает формы пространства и
времени, которые, как доказано в трансцендентальной эстетике, суть идеальные субъективные
воззрения, а следовательно и все, что в них находится, существует не вне познающего субъекта, а
лишь как его представление. По всем этим причинам, те принципы или основные законы, которыми связываются чувственные явления и создается мир научного опыта, суть собственные
априорные действие нашего рассудка по присущим ему понятиям.

причину» есть во 1-х, априорное, независимое от опыта (ибо опыт не может обнимать всех
явлений), а во 2-х, оно полагает нечто та

Чтобы
синтетическое соединение двух представлений имело априорный, а потому всеобщий и
необходимый характер, требуется, чтобы это соединение было определенным и правильным
актом самого познающего субъекта, т. е. чтобы он обладал способностью и известными
способами соединять или связывать эмпирически материал единичных ощущений, которые сами
по себе еще не дают никакого познания. Они могут стать предметом познания лишь чрез
деетельность самого познающего ума, И действительно, наш ум, во 1-х, приводить все данные
ощущения в некоторый наглядный или воззрительный (anschaulich) порядок, в формах времени и
пространства, или создает мир чувственных явлений, а во 2-х, эти чувственные явления он
связывает умственно, по известным основным способам понимания (категории рассудка), создающим мир опыта, подлежащий научному познанию. Время и пространство не могут быть
ни внешними реальностями, ни понятиями, отвлеченными от данных в опыте свойств или
отношений вещей. Первый, наивный взгляд на время и пространство, как на самобытные
реальности вне нас, по справедливому замечанию К. (в лат. дисс.), принадлежит к области
баснословия (pertinet ad mnndnm fabulosum), второй же, по-видимому более научный взгляд, подробно опровергается нашим философом. Настоящую силу всей его аргументации дает та
несомненная истина, что всякий, даже самый, элементарный опыт мыслим только при различении
моментов и мест, т. е. предполагает время и пространство, которые, будучи таким образом
непременными условиями всякого опыта, не могут быть продуктами никакого опыта; самая
попытка эмпирического объяснения этих форм чувственности возможна только при двояком, довольно грубом недоразумении: при отожествлении их самих с отвлеченным понятием о них, и
затем при смешении самого времени и пространства с частными временными и
пространственными отношениями, как если бы кто-нибудь вопрос о происхождении
зоологического вида лошадь смешивал с одной стороны — с вопросом о происхождении
отвлечённого понятия лошадь, а с другой стороны—с родословною тех или других экземпляров
конской породы. Психофизическая генеалогия времени и пространства предполагает, притом, кроме самого времени и пространства, еще определенную животно-человеческую организацию, т.
е. некоторое чрезвычайно сложное временно-пространственное явление.
Если, таким образом, время и пространство, не могут быть ни внешними предметами, ни
отвлеченными от внешнего опыта понятиями, то — заключает К.—каждое из них может быть
лишь чистым воззрением (intuitus purus, reine Anschauung), т. е. априорною, субективною и
идеальною формой или как бы схемой (veluti schemа), необходимо присущею нашему уму и
обусловливающею для него правильную координацию чувственных данных; другими словами, это суть два основные условия воззрительного синтеза чувственности, совершаемого нашим умом.

Наш ум может познавать предметы
потому, что все познаваемое в них создается тем же умом, по присущим ему правилам или
законам; другими словами, познание возможно потому, что мы познаем не вещи сами по себе, а их
явление в нашем сознании, обусловленное не чем-нибудь внешним, а формами и категориями
нашей собственной умственной деетельности Издревле признавалось в философии, что
чувственные качества предметов— цвета, звуки, запахи — обусловлены, как таковые, ощущающим; но от этих чувственных или вторичных качеств отличались первичных качества или
определение, как напр, протяженность, субстанциальность, причинность, которые считались
принадлежностями вещей самих по себе, независимо от познающего. К. первый систематически и
научно показал, что и эти «первичные» определения. обусловлены познающим умом, но не в его
эмпирических
состояниях
(как чувственные свойства), а его
априорными
или
трансцендентальными актами, создающими предметы, как такие. К этой идее К. подходить
посредством формального разбора того, что есть познание. Познание вообще состоит из
суждений, т. е. из такого соединения двух представлений, в котором одно служит предикатом
(сказуемым) другого (А и есть В). Но если всякое познание состоит из суждений, то нельзя
сказать, наоборот, что всякое суждение есть познание. Значение настоящего познания
принадлежит только таким суждениям, в которых связь субъекта и предиката: 1) представляется
всеобщею и необходимою и 2) полагает нечто новое, не содержащееся в понятии: субъекта как его
признак. Суждения, удовлетворяющие только одному из этих двух требований, но не отвечающие
другому, не составляют познание (в научном смысле. этого слова). Одному первому условию
удовлетворяют суждения аналитические, например, тело есть нечто протяженное,—это суждение
достоверно а priori, оно есть всеобщая и необходимая истина, но лишь потому, что предикат
протяженности уже содержится в самом понятии тела, следовательно, ничего нового этим
суждениям не сообщается. Напротив, одному второму требованию удовлетворяют суждения
синтетические а posteriori, например длина этой улицы — 377 саж., или сегодняшняя температура
воздуха = 2° Р. Такие суждения сообщают нечто новое, ибо число саженей и градусов не может
быть выведено аналитически из представления данной улицы и дневной температуры; но за то эти
суждения выражают только единичные эмпирические факты, лишенные всеобщего и
необходимого значения и потому не составляющие истинного познания. Для образования этого
последнего остается, таким образом, лишь третий род суждений, именно такие, которые, чтобы
быть всеобщими и необходимыми, должны быть априорны, подобно суждением аналитическим
(ибо данные а posteriori факты, сколько бы их ни набирать, отвечают только за себя и из них никак
нельзя извлечь всеобщего и необходимого закона); но при этой априорности они должны— в
отличие от аналитических суждений—сообщать новое содержание, т. е. быть синтетичными.
Такие синтетические суждения а priori действительно существуют в науке, как в чисто
математической, так и в естествознании или физике (в широком смысле древних). Когда мы
говорим, что сумма 789 и 567 есть 1356, то мы высказываем истину всеобщую и необходимую: мы
заранее уверены, что всегда и в применении ко всем предметам сумма этих чисел остается
необходимо тою же самою, следовательно, это есть суждение априорное; однако, оно не есть
аналитическое, ибо число 1356 вовсе не есть признак, логически содержащийся в понятии
чисел789 и 567 вместе взятых; чтобы получить из этих двух третье число, нужно было совершить
особый мысленный акт сложения, давший новое число, следовательно, — это есть синтетическое
суждение а priori. Точно также в геометрии положение, что прямая линия есть кратчайшее
расстояние между двумя точками, хотя а priori, т. е. независимо ото всякого опыта, достоверно, однако не выводится аналитически, "ибо понятие краткости расстояния не содержится как признак
в понятии прямизны; сдедовательно и это есть синтетическое суждение а priori. Наконец в
естествознании, если все так назыв. законы природы суть нечто большее, чем простое
констатирование единичных случаев, чаще или реже повторяющихся, то они обязаны своим
значением лежащему в их основе положению причинности, которое устанавливает, между
явлениями всеобщую и необходимую связь; но основоположение: « все явления имеют свою
причину» есть во 1-х, априорное, независимое от опыта (ибо опыт не может обнимать всех
явлений), а во 2-х, оно полагает нечто такое, что из данного порядка явлений аналитически
выведено быть не может (ибо из того, что некоторые явления происходят в известной временной
последовательности, нисколько не вытекает, что одно есть причина другого); следовательно это
основоположение есть синтетическое суждение а priori, а чрез него тот же характер принадлежит
и всему чистому естествознанию, которого задача есть установление причинной связи явлений.

Эстетическое развитие К. было
значительно ниже умственного и нравственного. Он понимал отвлеченно значение красоты, но
живого интереса эта область в нем не возбуждала. Из искусств он всего более находил вкус в
кулинарном, составлявшем любимый предмет его разговоров с женщинами; в поэзии он уважал
только дидактику; музыку не мог терпеть, как навязчивое искусство; к пластическим художествам
был совершенно равнодушен. Эта скудость эстетической стихии вполне понятна у нашего
философа. Его призвание было — провести всюду глубочайшее разделение между идеальной
формой и реальным содержанием бытия, а их нераздельное единство есть сущность красоты и
искусства.

Главным другом его был купец Грин, который с большими практическими
способностями соединял такое умственное развитие, что вся «Критика чистого разума» прошла
через его предварительное одобрение

При особой страсти к
географии и путешествием, он не выезжал из Кенигсберга, чтобы не прерывать исполнение своих
обязанностей

Кроме логики и метафизики, он читал курсы математики, физики, естественного
права, этики, физической географии, антропологии, рационального богословия.