Нечестивец, или Праздник Козла

Ради чего было терпеть все это, папа? Ради иллюзии, что тоже обладаешь властью? Иногда мне кажется, что это совсем не так, что благополучие — дело второстепенное. А на самом деле и тебе, и Арале, и Пичардо, и Чириносу, и Альваресу Ринье, и Мануэлю Альфонсо просто нравилось валяться в грязи. И Трухильо лишь вы-тащил у вас со дна души ваши мазохистские наклонности, в вас самих сидела эта потребность — быть оплеванными, униженными и оскорбленными, только тогда вы чувствовали себя живыми.

— А насчет травки-петрушки — правда, Ваше Превосходительство? Будто бы для того, чтобы отличить гаитянца от доминиканца, заставляли негров произносить слово «perejil» [Петрушка (исп.).]? И тому, кто не мог произнести его правильно, отрубали голову?
— Слыхал я эту побасенку, — пожал плечами Трухильо. — Много тут ходит разных слухов.

— Я где-то читал, Ваше Превосходительство, что вы велели солдатам не стрелять, а использовать мачете для рубки тростника, — сказал Саймон Гиттлеман. — Чтобы сэкономить боеприпасы?
— Чтобы подсластить пилюлю международному общественному мнению, я предвидел его реакцию, — ответил Трухильо с издевкой. — Поскольку в ход были пущены мачете, операция вполне могла сойти за стихийное крестьянское движение, и правительство тут ни при чем. Доминиканцы щедры, мы никогда ничего не экономим, особенно — пули.

Усталость смарывает ее окончательно. Она ложится на постель и закрывает глаза. Но, прежде чем уснуть, успевает подумать, что постель пахнет старым человеком, старыми простынями и старыми-старыми снами и кошмарами.

Власть поглощала тебя до такой степени, что никакие женщины тебе уже не были нужны? Такое случается даже в наших жарких краях.

Ты могла бы пройти курс лечения, прибегнуть к помощи психолога, психоаналитика. У них есть много средств, и против отвращения к мужчинам — тоже. Но беда в том, что тебе никогда не хотелось излечиться. Наоборот: ты считаешь это не болезнью, а чертою характера, личности, такою же, как твой ум, твое одиночество или, скажем, пыл, с которым ты отдаешься работе.

Но ты не обрадовалась и не испытала ни волнения, ни сострадания. Тебе просто-напросто стало скучно — тебя тошнит от сентиментальности и ты терпеть не можешь, когда люди так жалеют сами себя.
«Ты — льдышка. Не похожа на доминиканку. Я и то больше доминиканец, чем ты».

Но даже то письмо sister Мэри не «вывело ее из глубокого безразличия ко всему доминиканскому и к доминиканцам, в которое она рухнула и от которого избавилась лишь годы спустя благодаря пройденному в Гарварде курсу антильской истории.

«Должно быть, мысль, что кто-то хоть на секунду мог во-образить, будто ты хотел убить Трухильо, причинила тебе больше страданий, чем опала ни за что ни про что»,

Опала казалась ему страшнее, чем если бы его убили, он готов был умереть, но умереть горячо любимым.