«Одесский текст»: солнечная литература вольного города . Из цикла «Филология для эрудитов»

— пестрота лингвистической ткани произведения, в котором персонажи говорят на особом «одесском языке», начиненном языками всего мира и приготовленном, по словам Власа Дорошевича, «по-гречески, с польским соусом» [Дорошевич 2010, с. 37];
— насыщенность текста фольклорными элементами речи, наполненной чудным одесским юмором;
— ведущими мотивами произведений «одесского текста» являются мотивы, связанные с особенностями

Но пришли новые времена, и артистичные Бендеры сменились прагматичными Штольцами:

Вот только жаль, что духовные ориентиры размываются; задуманная романтиками еврозоны мультикультурность понемногу начинает сопрягаться с понятием этической и эстетической энтропии; все чаще возникает ощущение зыбкости и безосновности бытия

Во втором (в рассказе о попытке квартирной аферы маклера Левы Рыжака) — элементарная человеческая жадность: «А вы, мадам Грудиновкер, согласны ли вы стать женой этого человека? — Вдова, естественно молчала… — И что дальше? — спрашивали обычно в этом месте Левиного рассказа его слушатели. — Что, что… А ничего! — отвечал Лева. — Думаете померла? Держи карман шире! После такого ухода, таких лекарств и такой аппаратуры?! Пятнадцать лет прошло, а она жива и здорова как гренадер. Сейчас ей уже за восемьдесят. Развода она мне не дает, живет у меня на квартире и требует исполнения супружеских обязанностей» [Там же, с. 144 — 145].
Перевертыши «король-шут» в годы Средневековья обыгрывались, в основном, в весьма экзотической манере: главная фигура действа — юноша в короне и мантии, поддерживаемой двумя пажами; впереди бежит шут, ударяя ремнём с узлом на конце по большой бадье-«барабану»… В наше время трудно себе представить аналогичный экстрим: невысокого достатка начинающий кандидат физ. мат. наук за рулем Порше Кайен в сопровождении двух мальчиков на мотоскутерах Irbis, а впереди — Джигурда, неистово рвущий струны истерзанной гитары.

Автор романа «Пятеро» впитывал в себя звуки, запахи, зрительные образы родной Одессы начала ХХ века, насыщался жизненной мудростью и оптимизмом ее жителей: от босяков до людей, как говорили тогда, «делов».

Не вписавшийся в прокрустово ложе соцреализма, Ю. Олеша чувствует и могучую свою силу, и, одновременно, беззащитность перед натиском другой, пролетарской классовой культуры, отвергающей лучшие традиции золотого века русской литературы: «… для меня нет никакого сомнения в том, что во мне живет некто мощный, некий атлет, вернее — обломок атлета, торс без рук и ног, тяжко ворочающейся в моем теле и тем самым мучающий и меня, и себя… гений, поломанная статуя ворочается во мне — в случайной своей оболочке, образуя вместе с ней результат какого-то странного и страшного колдовства, какую-то деталь мифа, из которого понять я смогу только одно — свою смерть» [Там же, с.

Речь идет о легендарном герое пьесы Евгения Щварца «Тень», который беззаботно пожертвовал свой тенью ради любви к прекрасной принцессе Луизе. При выборе имени героя «Травы забвения» автор пытается избежать такой ошибки: «Я дал ему свою телесную оболочку и живую душу, но имени своего давать не захотел, опасаясь сделаться чем-то вроде человека без тени. Я назвал его Рюрик Пчелкин» [Там

Ну, кто скажет, что нижеследующие два фрагмента из «Двенадцати стульев» не подтолкнут каким-то образом подростка к непривычным для него поступкам, к примеру, оторваться от Warcraft и заглянуть в Википедию, или зайти в ближайшую библиотеку? В первом речь идет о прославленном библейском корабле (Быт. 6:13 — Быт. 8:19), останки которого безуспешно ищут у вершины горы Арарат: «После всех этих или иных разговоров наступила звездная ветреная ночь. Население тиражного ковчега уснуло. Львы из тиражной комиссии спали. Спали ягнята из личного стола, козлы из бухгалтерии, кролики из отдела взаимных расчетов, гиены и шакалы звукового оформления и голубицы из машинного

Один из персонажей рассказа Хорхе Луиса Борхеса «Сад расходящихся тропок» Цюй Пэн создал роман, в котором, как в бесконечном лабиринте, ветвятся и переплетаются реальности, сосуществуют параллельные миры. Автор «Ни дня без строчки» идет еще дальше: для него схлестываются и переплетаются не только реальные миры, но и невесомые слова с материальной жизнью.

Фантазия художника преображает во что-то необычное каждый заинтересовавший его предмет, каждое, казалось бы, обыденное явление.