Птичий город за облаками

То, что у тебя есть, лучше того, что ты так безрассудно ищешь

К семнадцати годам он убедил себя, что все без исключения известные ему люди — паразиты, оголтелые потребители. Но, восстанавливая по крупицам перевод Зено, Сеймур начинает понимать, что истина бесконечно сложнее, что все мы прекрасны, хоть и составляем часть общей проблемы, и что быть частью проблемы — значит быть человеком.

Время: самая грозная боевая машина.

Овцетрах. Гомик. Зеро. Почему так трудно избавиться от личности, навязанной нам в юности?

Он вспоминает, как, получив от Рекса письмо, не сразу сумел поверить, что Рекс жив. Иногда то, что мы считаем утраченным, всего лишь скрыто и ждет, когда его найдут.

Из всех человеческих безумств, сказал как-то Рекс, самое смиряющее и самое благородное – попытки переводить с мертвых языков

Рвутся ли сейчас бомбы в других городах, в других странах? Мобилизует ли Иерарх своих воинов? А Сеймур – единственный, кто запорол свое задание?

Он сходит со сцены и направляется в угол, где три шкафа составлены так, чтобы получилась ниша. И тут снизу раздается голос раненого:

– Эй, приятель! У меня твой рюкзак. Если не спустишься прямо сейчас, я вынесу его наружу и отдам полицейским.

Ледяные обручи сжимают грудь Зено, и он гримасничает от боли. θεοὶ – это боги, ἐπεκλώσαντο – это спряли, ὄλεθρον – это смерть, бедствие. Гибель.

Вот что делают боги, они впрядают нити погибели в ткань нашей жизни, чтобы получилась славная песнь для потомков. Не сейчас, боги. Не сегодня. Пусть дети побудут детьми еще один вечер.

В голове возникает видение блаженного острова Схерий, светлого масла и мягкого хлеба Урбино, Аитонова города в облаках – один рай сменяется другим. «Он есть, – сказал Аитон-рыба волшебнику внутри кита. – Иначе зачем все это было?»

«Один злобный игумен, – сказал высокий переписчик, – один неуклюжий монах, один варвар-завоеватель, опрокинутая свеча, голодный червь – и всех этих столетий не станет».