Бог: да или нет? Беседы верующего с неверующим

Мне кажется, очень часто, когда люди произносят: «Я люблю тебя», в этом предложении очень большое «Я», очень маленькое «ты», а «люблю» из глагола, то есть действия, превратилось в крючок, которым зацепили и держат несчастное «тебя».

т. Речь не идет о том, чтобы вы меня переубедили или я вас, а речь идет о том, что и в вас, и во мне есть что-то, что нам очень дорого, – и нам радостно друг со другом поделиться

терпимость – абсолютно необходимое свойство верующего.

М. Ласки. Мне кажется, тут два вопроса в одном. Во-первых, я бы не сказала о себе, что я нерелигиозный человек. Мне не кажется, что религиозный человек – обязательно тот, кто верит в Бога. По-моему, религиозный человек – тот, кто размышляет над вопросами, на которые религия берется дать ответы, и считает религиозные ответы неадекватными. А нерелигиозный человек – тот, кого не заботят религиозные проблемы.

Митр. Антоний. Меня поражает, что у верующих была и до сих пор есть злосчастная тенденция уходить от трудностей и проблем жизни в «благочестие» – в кавычках…

Митр. Антоний. Нет, речь не идет о глупости, а о зрелости. Речь идет о том, что приходит момент, когда ты настолько знаешь Бога, настолько в Нем уверился, что можешь сказать: я не буду ни о чем просить, потому что я просто готов доверчиво отдать себя в Его руки и делать Его дело – а за остальным Он может Сам посмотреть; остальное неважно. Буду просить силы, буду просить мужества, буду просить разума, буду просить всего, что нужно для того, чтобы в этой жизни, в которой я живу, быть человеком в полном, самом глубоком смысле слова. И может быть, даже и этого не просить, а просто жить в уверенности, что Бог даст, и только общаться с Ним на той глубине, которая называется действительно общением.

Есть очень замечательное место у Блаженного Августина[3], где он говорит: пока ты обращаешься к Богу, потому что Он тебе нужен, не воображай, что ты Его любишь; ты можешь сказать о Боге, что ты Его любишь, в тот момент, когда Он тебе не нужен с точки зрения именно подачки, прошения и т. д., а просто существует как ценность, как радость, как красота; и вот здесь настоящая молитва.

Первое и основное это то отношение взаимной любви, взаимного уважения, которое человек находит в молитве или путем молитвы.

Уже апостол Павел говорил, что из-за нас, христиан, имя Божие порочится среди народов (Рим. 2:24

А. М. Гольдберг. Пожалуй, христианство в какой-то степени внесло в философское учение понятие человеческого достоинства. Иудаизм рассматривал человека исключительно как пешку в руках Божиих; пожалуй, это так. Это понятно: чтобы воспитать первобытный народ, ему нужно было внушить, что он является лишь пешкой. Пешкой не в фаталистическом смысле: в конце концов все зависит от человека, от того, что человек делает, но в том смысле, что он не так уж много значит. Христианство, пожалуй, подчеркнуло, что человек значит больше. С другой стороны, практика христианства, в основном, была страшная; и понятие человеческого достоинства, понятие, что человек является человеком, что он является чем-то ценным, в основном развили гуманисты и рационалисты. Таково мое мнение.