Микроурбанизм. Город в деталях

пространстве заброшенных объектов могут иметь весьма экстремальный характер. Дополнительным их эффектом становится индивидуация через достижение вершин, преодоление трудностей: крыши и пустые здания не всегда осваиваются, нередко они покоряются

Стрит-арт обладает очень большим потенциалом открытости любому взгляду: как культурная практика в целом и как набор конкретных приемов, форм и фактур, он работает с потенциальными непроявленными сообществами.

ределения микроурбанизму, раскрывая концепцию через набор связанных принципов и исследовательских траекторий, тем самым разделяя идею ряда городских исследователей о том, что “термин всегда должен оставаться открытым, обладать возможностью развития”[

представление о городе, лишенном нюансов[4], – одно из наиболее сильных потрясений, если не сказать кошмаров, городского исследователя.

роизводят и “социальную тотальность”[2] – представление о преимущественной значимости не зависящих от обывателей структурных факторов, определяющих конфигурацию городской жизни.

Зачем сохранять эти нескладные, перенаселенные, отвратительные создания из нашего прошлого, когда мы располагаем технической возможностью работать, жить, общаться друг с другом <...> на вершинах наших гор, в нашем тропическом рае или в нашем маленьком домике в прерии?”405 Но вместо отмирания мегаполисов мы наблюдаем все более обширную урбанизацию, причем наименее урбанизированные регионы мира демонстрируют самую высокую скорость роста городов406.

Обычно такие путешествия носят коллективный и организованный характер и проводятся как своеобразные “экспедиции”: в этой деятельности происходит обучение командным действиям. Во-вторых, “страшные места” в детском фольклоре (так же как и в фольклоре “городских разведчиков”) наделяются сакральным смыслом и мистическими чертами, а поэтому визиты в такие места дают возможность буквально пощупать границы сакрального и опробовать собственные силы в преодолении этих границ. В-третьих, свалки, “заброшки”, “недострои”, “бомбари” и тоннели являются “изнанкой взрослого мира, его вывернутой наружу потаенной стороной”347. Городской мир редко проявляет свое внутреннее устройство, стремясь повернуться лицевой стороной, и только специальные усилия по проникновению в изнаночные пространства могут дать знание о другой стороне взрослого, городского мира.

Особой традицией детской групповой жизни, согласно социальному психологу М.В. Осориной, является посещение “страшных мест”, к которым относятся “опасные, запретные, чуждые ребенку пространственные зоны” — чаще всего “не обитаемые людьми замкнутые пространства: подвал, чердак, старый погреб или колодец, заброшенный дом и т.п.”. “Страшные места” становятся для детей точками соприкосновения “обыденного мира с миром иным — таинственно-мрачным, населенным непонятными враждебными силами, живущими по нечеловеческим законам”345. От них веет могилой, и они вызывают у ребенка экзистенциальный ужас, но поэтому и являются страшно притягательными. Как дети “в описаниях «страшных мест» вне дома (чаще всего это бывают подвалы) отмечают их темноту, холод, запах сырости и тлена — их могильность, принадлежность миру мертвых”, так и для “городских разведчиков” является притягательной готическая романтика распада и разложения346.

Поиски аутентичности на волне постмодернистской new-edge культуры стали мощным двигателем капитализации туристской индустрии, начиная с путешествий хиппи на Гоа и музеефикации всего того, что ранее не было предметом внимания историков и краеведов33

Самым известным случаем несанкционированного проникновения на охраняемый объект, получившим широкую огласку благодаря болезненной реакции российского вице-премьера Д. Рогозина, стало посещение “городскими разведчиками” территории НПО “Энергомаш” — стратегического предприятия, выпускающего ракетные двигатели323