Синеты

Перестань бороться с этим миром, напутствовала я себе. Полюби тот мир, что вокруг.

Пожалуйста, не пиши мне снова о том, как ты проснулся в рыданиях. Я и так знаю, как ты влюблен в свои рыдания.

1.Допустим, для начала я бы сказала, что влюбилась в цвет. Допустим, это звучало бы как признание; допустим, я тут же изорвала бы салфетку на мелкие кусочки. Всё начиналось медленно. Как любование, как симпатия. Затем однажды всё стало серьезнее. Затем (глядя в пустую чайную чашку, тонкий коричневый осадок на дне которой сложился в подобие морского конька) каким-то образом всё стало касаться лично меня

«Почему небо синее?» — резонный вопрос, ответ на который я выясняла неоднократно. И всё же каждый раз, когда я пытаюсь пересказать его кому-то или самой себе, он от меня ускользает. Пожалуй, мне нравится помнить только вопрос без ответа, как напоминание о том, что мой ум — решето, что я смертна.

Я признаю, что, возможно, мне было одиноко. Я знаю, что одиночество может возбуждать приступы острой боли, которая, если сохраняет остроту в течение долгого времени, может имитировать или вызывать — нужное подчеркнуть — способность постигать божественное.

молодой врач попросил меня оценить боль по шкале от одного до десяти, я растерялась, почувствовав будто мне здесь не место, и сказала «шесть». «Запишите „восемь“, — сказал он медсестре, — потому что женщины всегда преуменьшают свою боль». «Мужчины всегда говорят „одиннадцать“», — сказал он. Я не поверила, но подумала, что ему лучше знать.

Но если и вправду становишься той, от кого ничего не ускользает, у тебя накопится и утрата.

Один из самых чувствительных предметов — клочок бумаги с надписью «ты сказала, что думаешь о синем» от давнего любовника. К записке он приклеил квадратик надорванной синей бумажки, две части которой кропотливо сшил вместе. Всё это устройство теперь разваливается: швы расходятся, слова выцветают.

Если ты когда-нибудь это прочтешь, знай, что когда-то я была готова обойтись без всех этих слов, всей синевы этого мира, лишь бы ты был рядом.

Теперь звучит, как будто любовь — это утешение. Симона Вейль предупреждала, что это не так. «Любовь не утешение, — писала она. — Она свет».