Исповедь англичанина, употребляющего опиум

Здесь полагаю я уместным помянуть четыре особенных рода впечатлений, показательных для той поры:
1. Поскольку художественная сила зрения начала преобладать, проошло слияние яви со сном в некоей точке разума, и стоило мне лишь подумать о чем-либо, как уж различал я сие в темноте, вслед за тем же привлекший меня предмет переселялся и в сны мои; даже страшно мне было пользоваться этой новой способностью, ибо я, подобно Мидасу, обращавшему все в золото, кое лишь обманывало надежду и алкание его, едва представлял себе нечто зримое, как тотчас обретал то в виде пррака, морочившего глаз; и с той же небежностью видения эти, единожды наметившись бледными очертаниями, прояснялись, словно бы симпатические чернила, под действием химии моих грез и истязали сердце невыносимой пышностью своей.
2. Все эти менения в снах сопровождались безотчетною тревогою и мрач

в реку. Находясь на краю гибели (к счастью, должная помощь была подана ей вовремя), увидела она в единый миг всю жнь свою вплоть до самых околичностей, словно бы данную одновременно в зеркале: впоследствии она сохранила эту способность усвоять сразу как целое, так и частности. Тому я могу поверить исходя собственного опиумного опыта и даже встречал подобные описания в новейших книгах, причем то сопровождалось замечаниями, правдивость коих для меня несомненна, ибо они гласят, что страшная книга Судного дня в Священном писании есть не что иное, как истинная память каждого нас. По сему заключаю я: память лишена способности забывать; тысячи случайных событий определенно образуют пелену между нашим сознанием и тайными письменами памяти, и тысячи таких же событий в свою очередь могут разрывать ту пелену, но, так или иначе, письмена те не исчезают, подобные звездам, что, казалось бы, скрываются перед обычным светом дня, однако на деле знаем мы: свет – лишь покров, наброшенный на светила ночные, и ждут они, чтоб проявиться вновь, покуда затмевающий их день не сокроется сам.

ной меланхолией, такою, что не выразить словами. Всякую ночь, казалось, сходил я (и сие не метафора) в подземелья и темные бездны, лежащие глубже вестных нам бездн, и сходил, едва ли надеясь возвратиться. Даже проснувшись, я не чувствовал себя на земле. Однако не стану на сем задерживаться, ведь состояние уныния, которое сопровождало эти восхитительные зрелища, завершавшиеся в конце концов полным мраком, столь сильно подавляло меня, что слова не скажут о том ничего.
3. Чувство пространства, равно как и чувство времени, сильнейшим образом исказилось. Строения, пейзажи etc., представлялись мне столь безмерными, что глаз мой отказывался их принимать. Пространство разрасталось до невыразимой бесконечности. Сие, однако, не слишком беспокоило меня, пугало же неимоверное растяжение времени: порою мне казалось, что в единую ночь проживал я до 70, а то и до 100 лет, более того, подчас видения длились тысячелетие или же иной срок, запредельный человеческому опыту.