Событие

Моя мать принадлежала к довоенному поколению, поколению греха и стыдливости во всем, что касается секса. Я знала, что ее убеждения незыблемы, и моя способность терпеть их могла сравниться разве что с ее способностью убеждать себя в том, что я их разделяю.

Время превратилось в нечто бесформенное, оно росло внутри меня, и его надо было уничтожить любой ценой.

(Когда я пишу, то стараюсь всему искать подтверждения, но кроме дневника и записной книжки тех времен ничто не свидетельствует о моих мыслях и чувствах: ведь то, что происходит у нас в голове, нематериально и хрупко.
Лишь воспоминания о чувствах, связанных с другими людьми или внешними вещами – снег Пюи Жюмель, выпученные глаза Жана Т., песня Сестры-Улыбки, – могут предоставить мне свидетельства той реальности. Подлинная память – всегда материальна.)

Выходит, вся моя жизнь – где-то между менструальным календарем и презервативом из автомата за один франк. Это хороший метод измерения жизни. Куда вернее других.

Не помню, когда я вернулась к жизни, которую называют нормальной (расплывчатая, но всем понятная формулировка), то есть к той, где начищенная раковина или го́ловы пассажиров в поезде не будят ни лишних мыслей, ни боли. Я писала диплом. Вечерами сидела с детьми, а еще подрабатывала секретаршей одного кардиолога, чтобы понемногу возвращать деньги, одолженные на аборт. Я ходила в кино на «Шараду» с Одри Хэпбёрн и Кэри Грантом, на «Банановую кожуру» с Жанной Моро и Бельмондо; эти фильмы ничем мне не запомнились. Я отстригла свои длинные волосы и стала носить линзы вместо очков. Мне казалось, что вставлять их в глаза не легче, чем тот колпачок в вагину.

В сравнении с разрушенной карьерой вязальная спица во влагалище значила не так уж много.

Но ни университет, ни филологический факультет не смогли спасти меня от неизменной ловушки бедности, символом которой, наряду с алкоголиками, была беременная девушка.

В результате меня спасла сама сила желания: зная, что одного флирта ему будет недостаточно, я стала бояться даже простого поцелуя.

О., девушка из общежития, предложила мне преподавать вместо нее французский в школе Сен-Доминик. Это была хорошая возможность немного заработать вдобавок к стипендии. Директор встретила меня с хрестоматией Лагарда и Мишара по XVI веку в руках. Я сказала ей, что никогда не преподавала и очень боюсь. Это нормально, она сама, когда начала вести философию, целых два года заходила в класс ссутулившись и не поднимая глаз