Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза

Он отметил, что и в Белоруссии досоветская статистика существенно расходится с советской. Но когда представители ЦИК прибыли в Гомельскую губернию и другие спорные регионы, оказалось «трудно разобраться, что это — белорусское селение или русское»: «в разговоре употребляют некоторые русские слова, другие — белорусские». Петерс рассказал, что, когда спрашивал тамошних жителей, хотят ли они объединиться с Белоруссией, те отвечали решительным отказом. «Зачем я буду изучать белорусский язык? — спрашивали они. — С русским языком я могу пройти и одну шестую часть земного шара». По словам Петерса, эти люди отвечали «исходя из материальных интересов», скрывая свое «белорусское» происхождение695. Отметив, что ЦИК и Политбюро при решении объединить бóльшую часть этих регионов с Белоруссией основывались на этнографических данных, а не на национальном самосознании, Петерс порекомендовал применить аналогичный подход и к Таджикистану696.

Большевики прибегали к такой полемике для облегчения дискуссий по важным вопросам. Лишь позже эти работы получили статус «священных писаний», в которых советские лидеры и чиновники подыскивали подходящие цитаты для пропаганды либо обоснования тех или иных политических мер.

случае нельзя «отсталые районы объединять с отсталыми»: например, объединить Башкирскую и Киргизскую АССР означало бы обречь их обе на отсталость.

Наркомат обращался и к этнографам, и к местным национальным лидерам за сведениями о том, какие племена и роды к какой из формирующихся национальностей «принадлежат», имея в виду размежевать национальные территории таким образом, чтобы объединить родственные племена и роды и ускорить их переход к национальной стадии.

Госплан и ВЦИК предупреждали, что ни в коем

противном случае национальное чувство, вероятно, никогда не приняло бы такой острой формы, так как связь с Россией для Туркестана соединена была всегда с экономическим и культурным подъемом». Настаивая, что рекомендации Госплана не означают ни экономического, ни культурного угнетения, Александров утверждал: и русские, и нерусские равно выиграют от полного развития производительных сил страны.

Александров и его коллеги не извинялись за свою колонизационную программу, а настаивали, что колонизация по своей природе не является эксплуатацией. Экономисты Госплана доказывали, что позднеимперские попытки колонизации Туркестана и Кавказа провоцировали антирусские чувства, потому что сопровождались «грубо русификаторской политикой», проводимой мерами, глубоко оскорбительными для некоторых народностей». Согласно Александрову, «резкое выявление некоторых национальных течений» и «мобилизация туземного населения» в Туркестане перед революцией (например, восстание киргизов в Семиречье в 1916 году) были «спровоцированы» «деятельностью Переселенческого Управления» и «некоторой части русской администрации», которые плохо обращались с коренным население

для местных национальных лидеров и для большинства администраторов Наркомнаца пренебрежение подкомиссии «национальными правами» выглядело как проявление экономического и политического империализма.

Александров соглашался с тем, чтобы мелкие национальные территории остались нетронутыми при интеграции в какую-либо из этих хозяйственно-административных областей. Но он настаивал, чтобы крупные этнотерриториальные единицы, такие как Украинская ССР и Киргизская АССР, были поделены на области соответственно их потенциальной экономической специализации. Например, по его плану предлагалось разделить украинскую национальную республику на индустриальную Южную Горнопромышленную область и сельскохозяйственную Юго-Западную область.

Отчасти это стало результатом военных побед Красной армии. Но было верно и обратное: искусная политика большевиков в национальном вопросе помогла им выстроить альянсы с некоммунистами и выиграть Гражданскую войну.