Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Как дерево лаурус. А оно есть самое священное с древнейших времен. Из него наши предки плели такие куроны и надевали их на головы победителей как в делах воинских, так и в спортивных, а потом, по этому экзамплуму, стали такие же надевать и на головы поэтов, тех, которые побеждали в специальных состязаниях поэтических. Ибо поэты — такие же герои, как и воины, и атлеты. Ведь поэзия есть своего рода сражение с косностью мира сего и его преоб

Та комната для снятия портретов, а эта — студиоло. Здесь, как можно видеть, в шкафах, по стенам стоящих, размещаются сокровища, но не драгоценные, как при некоторых дворах, при которых науки не процветают еще пока, а удивительные мирабилии, созданные либо же самой нашей матерью натурой, либо же рукой человеческой, которая по принципу имитатио копирует не столько даже природные явления, сколько самый принцип того, как натура натуранс работает, оформляя слепую и грубую материю.

Она прислушалась — латынь. А она-то ни бельмеса. Только и знает что молитвы да мессу-бельмессу, и ту понаслышке. Улавливала лишь отдельные слова. Выхватила патера, это понятно было. Уже привыкла. Филью тоже поняла. Альтера — да еще кое-что по мелочи. Симилитудине. Это слово ей больше других понравилось. Длинное, скользкое, как змея в раю, на изображениях, но и вместе с тем торжественное, как когда колокола дома на

правила, которых решила строго впредь держаться: не иметь предрассудков, ни от кого не зависеть, жить по средствам и по здравому смыслу, быть со всеми в мире и, самое главное — никого не любить

трех различных видов: одни — больших размеров из тончайшего вафельного хлопка для первоначального впитывания влаги; другие — махровые, мягкие и пушистые, для растирания и слегка раздражающего и оживляющего кожу массажа; и, наконец, третьи — маленькие батистовые полотенца для носа, ушей, пальцев ног и прочих интимностей

ибо у каждого человека свое особое чувство высоты и свое отдельное переживание опасности

каждый человек читает то, что понимает, а понимает то, что знает заранее, то есть еще до того, как начал читать. Таким образом, читатель читает не ту книгу, которую написал писатель, а свою собственную.

В негативном отношении его к современности был едва ощутимый привкус предстарческой брезгливости.

Он сумел, сам заразившись ее прелестью, заразить ею читающую публику, а точнее ее верхнюю прослойку, от которой зависит коллективное мнение; ибо публика в массе своей подобна корове и сжует все, что ей ни подсунут знатоки.

язык, который он кое-как научился читать, и на котором он даже кое-как научился говорить, но понимать который он отказывался, ибо его анатомия, физиология и нервное устройство решительно ему это запрещали.