Рассказы

Столовая, накрытый клеенкой стол, и на столе блюдо с чем-то странным, белым, сверкающим, и - чудо!

А по земле - неведомый добр человек расстелил белую бумагу, и вот сейчас будут на ней, чистой, люди какую-то историю писать - веселую или страшную.

Все это - среди тамбовских полей, в славной шулерами, цыганами, конскими ярмарками и крепчайшим русским языком Лебедяни - той самой, о какой писали Толстой и Тургенев. А годы: 1884-1893.

порт,- этим шелком закутаны глаза, уши. Под конец совсем падаешь под тяжестью впечатлений, сквозь шелк все уже еле видно, еле слышно. Всякие разговоры начинаются с одного: «А вот, когда мы придем в Одессу…»
И наконец - пришли. Солнце садится, значит - опоздали: таможенный досмотр будет только завтра, а до тех пор

, и только выметенное ветром пустое небо

- В стаде - разве по-разному блеют? А мы - кто по-каковскому, всяк по-своему. Отсюда и война, и всякая такая дрянь, а ежели бы как стадо… На одном на великом языке эсперанте весь мир - то настала бы жизнь прекрасная и всеобщая любовь… До последнего окончания мира…

вот оттого они к смерти и близки, что самые живые…

- Ах, милый мой, мне теперь не до шуток и не до теорий.

У капитана Круга были брови. То есть брови, конечно, были и у всех тут в клубе: брови были у блестящих, белокипенных моряков-офицеров, брови были - очень искусные - у мадемуазель Жорж; очень тоненькие - у Павлы Петровны; замызганные - у Семена Семеныча; шерстяные - на заячьей мордочке китайца из буфета. Но никто не знал, что есть брови у офицеров, у мадемуазель Жорж, у Семена Семеныча, у китайца: знали только, что есть брови у капитана Круга.
Так он был бы, пожалуй, незаметен.

Сам, собственноручно, всякой записывает долг в зелененькую книжку: все тут - у Кортомы в зелененькой книжке. И милостиво королюет Кортома, милостиво шутит с женками.
- Эй ты, холмогорка, чего у тебя за пазухой-то напхато? Вот ведь только чуть отвернись… Ничего, говоришь? А ну, дай-кось…
У холмогорки грудь - горячая, ёрзкая. И вот никак Кортома не вспомнит: была ли, нет ли у него наверху, в собственной конторе? На всякий случай ставит Кортома в книжечке метку: букву Н.
В углу холмогорка - вся кумач - застегивает кумачовую кофту Бабка Матрена-Плясея, широкая, теплая - русская печь-мать, помогает холмогорке, уговаривает ее, как дите: